От беззаботного симпатяги на фотографии я оторваться не мог – так он мне нравился, так больно ранило, что такой гладкой кожи и впалых щек, такой беспечности больше не будет никогда. А вот Иру и Соню я рассматривал с легким неудовольствием, вспомнив изъяны их внешности, незаметные на фотографии, но вызывавшие что-то похожее на чувство неловкости в студенте, смеющемся из прошлого. Ира, хотя и была нашей ровесницей, казалась старше. Может, из-за нездорового желтоватого цвета лица, вызванного, как выяснилось впоследствии, болезнью печени. Может, из-за несколько старомодной манеры одеваться. Несмотря на широкие возможности, она всегда носила строгие юбки и блузки с полумужскими шейными платками и галстуками. Эти платки и галстуки придавали ее облику некоторую андрогинность. Как и короткие волосы и бицепсы, развитые весьма еще экзотическим тогда теннисом. А Соня, маленького роста, с большой грудью, большим задом, большими выпуклыми глазами, пухленькими ручками, вполне могла бы показаться олицетворением женственности зрелому мужчине – но не студентам. Мы находили ее роскошное тело карикатурным: «Видали, какой у нее „балкон“?»
Но что, собственно, Соня хотела мне доказать этой фотографией? Вернувшись из кухни, посмотрела на меня с презрением и изрекла: «И на этой чертовой Ирке ты тогда женился ради карьеры!» Подразумевалось большее: «И пренебрег моей беззаветной любовью». Я промолчал.
Да, не любил я тогда Соню. А что – был обязан? С первого курса замечал ее умильные взгляды, прикуривания со значением от моей сигареты. Может, и поощрял двусмысленной шуточкой. Но не больше. Соня у нас на курсе «не котировалась». Были в ней рыхлость, слабость, переходящая в подобострастность. В школе такие часто становятся объектом травли. Мы ее, конечно, не травили, но слегка презирали.
Женился ли я на Ире ради карьеры? Ерунда! Если честно – сейчас мне трудно припомнить, что я тогда думал и чувствовал. Но холодной рассудочности точно не было.
Некоторую мужиковатость внешности Ира с лихвой компенсировала агрессивной женской наступательностью. В очередную жертву вцеплялась намертво, так, что казалось – пропал молодец. Но проходила пара месяцев, и кандидат в мужья или надоедал, или сам начинал брыкаться, освобождаясь от каменных объятий. Помню рыжего конеподобного рабфаковца с истфака, помню гулкие шаги по факультетскому кафелю не совсем молодого грузина, разыскивавшего «такую смуглую девушку, которая играет в теннис».
Потом Ира обратила внимание на меня, и на четвертом курсе мы поженились.
На следующее утро после представления с фотографией, за завтраком, я все же сказал Соне: «Что же тебе любовь ко мне не помешала трахаться с моим лучшим другом?» (На самом деле он был не моим лучшим другом, а самым плохоньким из нашей пивной компании. Небольшой укол от его откровений о романе с Соней я все же ощутил.) На что последовало: «А что мне оставалось делать, если ты на ней женился?» Странная логика! Странная любовь! Соня была на моей свадьбе и целовалась со своим кавалером (тем самым моим «пивным» приятелем) едва ли не чаще, чем я с Ирой.
Наркотические сливы. Как семечки, как чипсы. Стакан из-под пива уже заполнен склизкими волокнистыми косточками. Подвигаю к себе тарелку, принесенную тестем с кухни. Под ней – холодный и скользкий «Космополитен». Белозубая девица на обложке. У нее есть все: работа, здоровье, секс, муж, любовник, дети, деньги, пальма в ванной и спортивная машина.
Что-то похожее на сливы было и у Иры на даче. Ах да – терновник. Вот и все культурное, что там произрастало, да еще сирень. Дачей некому было заниматься. Дед, первоначальный владелец и крупный ученый, давно умер, бабке сил хватало только на готовку и посуду, а родители сидели за рубежом. Но участок – кусок соснового леса на Николиной Горе – был хорош и без крыжовника и малины. Давно не крашенный деревянный дом с балконом – мрачноват, но солиден.
Так же запущена и хороша была большая квартира на Кутузовском проспекте. Она как будто ждала, когда хозяева окончательно вернутся из-за границы, отциклюют паркет, пропылесосят ковры и диваны и выкинут старую вешалку в прихожей.