Лето прошло

Руки сноровисто моют мясо, шинкуют капусту. Достать большую кастрюлю с антресоли. Должно хватить дня на три. Слава вернется сегодня, поест. Коля. Не дай бог, сейчас позвонит, начнет спрашивать, подталкивать. Да ведь нет его! Не отвечать. Послать эсэмэс. Прости, прощай. И все.

Слава. Стыдно? Если узнает? Убьет? Побьет? Выгонит?

Слава. Стыдно. Не очень. Камешек утонул, не взбаламутил спокойную воду. Но если подуют знойные ветры, обрушатся теплые душные ливни, то жизнь выйдет из берегов. Страшно не позора, не совести, не таскания за волосы, не размена квартиры, не Бабы Евы, а крушения родного, потертого, прирученного мира.

Паша ушел? Замерла перед комнатой сыновей. Осторожно постучала. Дверь матери рядом, все слышно. Если та спит. Если та жива.

– Да-да! – Паша лихорадочно рылся в книжных залежах на захламленном столе. – Вот ведь, в последнюю минуту вспомнил, что книжку надо отдать. Да где она? – Нашел, просиял, запихнул в рюкзак, рванулся к двери. – Ну, все! Пока, мама! Как они там – не подрались?

Вот такой он – то хмурый, замкнутый, а потом вдруг веселый, болтливый, даже глаза меняются.

Тесная, тесная комната. А у них вроде есть девушки. Усмехаются, когда спрашивает. Справа кровать, слева кровать. У окна два стола почти впритык. На каждом компьютер. У Васи порядок. У Паши бардак. Над кроватями крюки с одеждой на вешалках, полки. Очень тесно. На окно ребята придумали повесить вместо занавесок жалюзи, освободилось по стенке над столами. Там тоже полки и выше, под потолком, плакаты. У Паши – красивый бой, молодая женщина с голой грудью на баррикаде с французским флагом (Паша объяснил). Любе неудобно смотреть на женщину и голую грудь. Особенно оттого, что рядом с женщиной одетый мужчина в высокой шляпе. И мальчик с пистолетом тревожит. У Васи – исполинский богатырь в шлеме, в кольчуге, на могучем коне. За богатырем солнечный водоворот, как будто богатырь и конь из него родились.

Паша вышел из дома. Глупый Васька вчера сказал уже почти с угрозой: «Так ты уберешь свою голую бабу?!» Убрать можно. Можно было и без Васькиных угроз. Потому что эта «Свобода» уже не манит. Но она может и остаться вместе со своим флагом и баррикадой – все равно. Все эти «свободы»… Смешно. Вот все знают, что кока-кола гадость. И что? Пьют, жиреют. Неужели Фромм на полном серьезе думал, что большинство способно одуматься? Смешно. И это умный человек. Что же ждать от Васьки, от отчима с их коммунизмами и славянами?

Гораздо интереснее подумать, к примеру, о том, что нет ни прошлого, ни будущего. Нет, и все. Действительно нет. Абсолютно нет. Повертите-ка эту мысль так и эдак. Поймите, что это правда. Что, страшно?

С другой стороны, страшно все понять в двадцать три года. Потому что – а дальше? Искать отца? Зачем? Хорошо маме. Безобидное растение без мыслей и желаний. Хорошо отчиму, Ваське. Даже безумной бабке хорошо.

Да, глупому Ваське хорошо. Слава тогда зимой наорал на него от собственного унижения (Васька пересказал сцену у «Сверчка»), отобрал кинжал. Ну и?.. Ни отчим, ни мама не догадаются перевернуть Васькин матрац.

Котята на захламленной, севшей на землю лоджии, смешные. У бабки когда-то была любимая кошка, злая, как она сама. Стерилизованная, толстая. Муся. Ни в коем случае нельзя было гладить. Царапалась и кусалась. Могла подойти и цапнуть. Пугала, когда просто лежала рядом на полу и раздраженно вздрагивала хвостом. Не трогать, не тормошить, тогда обойдется.

Ох ты, отличный образ. Метафора. Время тоже лучше не трогать. Но, с другой стороны… Надо подумать.

Легко тем, кому есть с чем бороться. А что делать с пустотой? Как быть, если перестают помогать таблетки и «табак», обнаруженный как-то невинной мамой? («Кто ж сейчас табак курит, Паша? Да вообще не надо бы».) За которые его презирает Васька?

Ведьма. Люба, задумавшись, смотрела на кастрюлю с борщом. Ведьма подкралась сзади и зарычала. Седые космы, мятая ситцевая сорочка.

– К родной матери… не зайти! Сука! Я там упала, встать не могла. Хорошо, за кровать уцепилась. Где Славка? Ушел уже? Пашка, сволочь, грохочет, как слон!

Все. Ненавижу!

– Пошла. К черту. Поняла? Какая ты мне мать? Отца со свету сжила. Ты мне всю жизнь… Всю плешь проела. Все мозги… вы***ла. Не будет больше так. Заткнись!

Хочу счастья! Солнца! Чтоб не думать, не бояться. Любви хочу. Чтоб как тогда, как с тем. Который никуда не исчез. Притаился внутри, в темноте. Который был самый главный, навсегда. Повторить! Испытать еще раз! И будет, наконец, счастье. Настоящее, долгое.

Булькнул мобильный. Только бы это был Коля. Брошу все, вот так, на ночь глядя – полечу.

Что я наделала?! Где ты, старая, добрая, скучная жизнь? Чужая квартира, белая мебель с позолотой, чужое блестящее холодное белье на огромной постели. Незнакомый пыхтящий человек, усердно вколачивающий себя в непослушное тело. Вернись, прошлое! Если бы удалось хотя бы остановить разбег тугого колеса, которое вот-вот сорвется, покатится, собьет с ног.

Может, будут мне милость и прощение. Затаиться, притворившись, что ничего не случилось. Никому не открываться.