Лето прошло

Женская заколка-невидимка на полу в ванной.

Зачем он закурил, усевшись на краю кровати спиной ко мне, зачем сказал, что звонила «бывшая», что чего-то она там поняла и даже предлагает встретиться? И пусть добавил, что так ей и надо, что и не думает встречаться. Все равно – не будет покоя, будет тревога, не будет мира, будет война.

Он вызвал мне такси, дал денег и отпустил в утренний полумрак, в одинокое мучение. Успею на работу.

У подъезда – милицейский уазик и черная машина, бессовестно вставшая прямо у двери на тротуаре. На втором этаже горит свет, в открытом окне – косматая голова алкоголика.

Дверь в квартиру приоткрыта, повыше у мусоропровода курит незнакомый человек.

– Вы кто? Хозяйка? С ночной смены, что ли? Ну, вам тут сюрприз. Повезло вам с муженьком-партизаном.

В коридоре навалена обувь из шкафа. Грязная, зимняя. Стыдно. Старые, в дырках от моли, валенки с самого верха.

На кухне посуда на полу, открытая духовка.

Вася с Пашей вжались в стену коридора, испуганные дети.

В спальне Слава и милиционер. Слава, буднично, спокойно:

– Посмотри, как там мать. Скорую вызвали.

Краснолицый седой милиционер, сочувственно:

– Вы жена? Вы мужу посоветуйте быть посговорчивее. Может, вы знаете, в квартире есть тайники, оружие?

Из коридора крик:

– Палыч, тут нашли ножи под матрасом!

Слава крякнул, простонал:

– Дурак, дурак чертов… Ты, Люба, пойди все-таки к матери.

Мать лежала на кровати на спине. Живая, неподвижная, незнакомая. Что же теперь делать?

Старик

Старик встал и пошел к камину. Кряхтел, шаркал, подтягивал резинку домашних брюк, спустившихся под животом-барабаном. Всего-то шестьдесят, а кажется, словно все восемьдесят. Скоро так будет всегда. Не будет, не может быть! У камина с трудом наклонился, подложил дров. Вернулся к креслу. Слишком низкое – плюхнешься, а потом вставать тяжело. В комнате у жены можно взять пару подушек, подложить. А вдруг проснется? Нет уж, обойдусь.

Как она там? Засыпала тяжело, с таблетками. Сначала две, потом еще три. Можно было бы укол, но она сама отказалась, не хотела, как говорила, спускаться на следующую ступень. Сейчас у нее там полумрак, на большую лампу на столике накинут зеленый платок. Тонкая шерсть, попугаи и цветы. Платок он ей подарил лет восемь тому назад. Жена его очень любила, но носила редко, берегла. А теперь попросила лампу прикрыть. Последние радости.

В их спальне на втором этаже он спит один. Неделю назад, еще наверху, она, всегда теперь ложившаяся к нему спиной, притянула его к себе сзади. Вот оно, чудо! Но любовь вышла горькой и неудобной. Пока левая рука привычно месила и терзала теплое тесто плоти, брезгливость и жалость вжимали правую руку в кровать. Не слыша ни звука в ответ, на ощупь понял, что она силится не застонать. И что стон рвется не от страсти. Нет надежды, нет будущего. Тогда она и перебралась вниз и стала носить лифчик с набитой ватой чашечкой. Хотя и это больше никому не нужно.

Дорогая, любимая! Пусть бы лежала так долго, всегда, лишь бы жила. Ужас и любовь без края. На смену им – пересиливающий все страхи на земле ужас перед собственной будущей пустотой.

Накрытая платком с попугаями лампа стоит на дубовой тумбочке у изголовья кровати. Жена может до нее дотянуться и выключить. Но лампа горит всю ночь, отгоняя призраки от мающегося в безвременье человека.

Лекарства, стакан с водой, очки и книжка – на пластмассовом, под дерево, двухэтажном столике на колесиках рядом с кроватью. Этажи-подносы составлены из половинок. Можно потянуть одну из половинок на верхнем подносе вверх на девяносто градусов. Тогда столик сложится вдвое. А можно переломить его полностью и засунуть, к примеру, за шкаф. Изобретено для малогабаритных социалистических пещер.

Это не столик. Это само то время – семидесятые, восьмидесятые. Однокомнатная квартира ее матери в пятиэтажке, где он еле успел спрятаться за шкаф и натянуть брюки, забыв про трусы, когда будущая теща неожиданно рано заявилась домой. Бордовый ковер на стене, плед в коричнево-красную клетку на зеленом диване, углы, подранные котом, холодильник «ЗиЛ» и репродукция голландского натюрморта на кухне. После их свадьбы теща почти сразу вместе с котом переехала к вздорной матери – жертва, которую он тогда до конца не оценил. С натюрмортом на кухне они прожили почти десять лет. Здесь родился их старший сын, сюда был куплен тот самый столик под дерево.

Умерли бабушка, кот, мать жены. Из двух однокомнатных получилась двухкомнатная квартира. Ему не нравилось, что жена при переезде плакала и проводила рукой по выцветшим обоям. Не нравилось, что она бессмысленно загрузила антресоли на новом месте тюком материнского старья (халат, кофточки, фартук, тапки). Китайский шерстяной полосатый шарф занял почетное место на полке в шкафу. Сейчас он скрывается за зеркальной дверцей на втором этаже – изъеденный молью, но по-прежнему яркий. Теща завязывала им поясницу, когда ее мучил радикулит.