Лето прошло

Центр Шарашки № 1, ее сердце и мозг – НИИ. В бетонно-стеклянной высотной коробке – столы, компьютеры, пробирки, приборы. За ними стояли, к ним склонялись шарашкинцы, совершая любимейшее дело своей жизни. Обрубки-намеки-полумысли копошились, покусывали, заманивали, ускользали. Измучив, вдруг давались в руки, подчинялись, скручивались в яркий толстый вывод. На бумаге, на экране вывод превращался в автомобиль, телевизор, спутник, бомбу, миксер, таблетку. Четкие, выверенные до буквы, до миллиметра картинки, чертежи и тексты с пошаговыми инструкциями упаковывались в большие желтые конверты, на каждом из которых писалось: «Заказ номер такой-то». Раз в полгода серая стена, опоясывающая Шарашку и отделяющая ее от Страны, открывала пасть и вплевывала синий вагончик без машиниста – долгожданный почтовый ящик с белыми конвертами новых заданий. Он подползал по рельсам к шарашкинцам, которые, радуясь скорой кормежке мозгов, разгружали девственный груз и заменяли его продуктом своей умственной деятельности. Ворота забирали синий вагончик с желтыми конвертами, а шарашкинцы нетерпеливо вспарывали белые обертки загадок и принимались за работу.

Иногда самых опытных специалистов Страна призывала в командировку – на полигон, он же аэродром, он же космодром. Туда их отвозили в пассажирском вагоне без окон. В широком поле помимо самолета или танка командированные видели исключительно людей в форме – безмолвных солдат, пожарных и врачей, а также космонавтов, летчиков, гонщиков и начальников, изъяснявшихся (очень быстро и вдруг замедленно, будто судорогой свело рот) на языке, казавшемся шарашкинцам настолько близким, что чудилось – вот-вот, и они начнут его понимать. Но нет, лишь отдельные слова выныривали из бессмыслицы, которую приходилось расшифровывать переводчику – слабому, неуверенному, поправляемому, направляемому отгадчиком-шарашкинцем.

Представители Страны производили на шарашкинцев сильное впечатление загаром, мускулистостью, гладкостью лиц, похожестью друг на друга, абсолютным отсутствием седины, необыкновенной бодростью и неопределимостью возраста.

Не всегда и не все шарашкинцы спокойно поворачивались спиной к своей посылке, отсылаемой в Страну по рельсам, не все сломя голову бросались к чертежным столам и компьютерам. Попадались недовольные и обменом конвертами, и самим отношением Страны к Шарашке.

Какой-нибудь юноша с всклокоченными волосами, в очках или жилете, застегнутом не на ту пуговицу, вопрошал:

– Почему дурацкий вагончик? Почему не Большая Паутина, коли мы ее и придумали? А нас в нее не пускают! Куда деваются, к кому попадают наши изобретения? Мы – первые, кто имеет на них право. Страна нас использует! Почему конверты? Почему белые и желтые? И вообще – почему стена, Шарашка? Долой насилие! Долой стену! Да здравствует свобода!

Всегда находился мудрый шарашкинец, отвечающий на горячие речи достойно и убедительно. Бывало, на помощь призывали Управляющего Шарашкой № 1, избираемого тайным голосованием на пять лет (приступал к своим обязанностям после одобрения Верховного правителя Страны). Он мог сказать следующее:

– Угомонись, остынь! Желтые конверты, белые – какая разница? Наша жизнь сытна, здорова и удобна ровно настолько, сколько требуется для наших голов. Чем стало бы для нас падение стены – радостью или бедой? Мы не знаем, какая Страна сейчас, но, похоже, тамошнее население способно лишь паять, соединять и привинчивать, глядя в наши чертежи. Калькуляторы и навигаторы не помогают им стать умнее. Или даже наоборот – облегчив им жизнь, делают тупее и, возможно, агрессивнее! Нас не изолируют – нас, наши умы охраняют от дикарей. Неужели ты хочешь стать таким, как они? Позор! Да и сможешь ли? Нам создают условия. О нас заботятся. И смотри – два дня в неделю мы имеем право не выполнять заказы, а отдыхать или предаваться праздным размышлениям, наблюдать за звездами, выдвигать гипотезы и доказывать теоремы. Раз в полгода мне открывают доступ к Большой Паутине, и я полчаса разговариваю с Верховным правителем Страны. И знаешь, он производит хорошее впечатление. Он сидит за столом. За ним шкаф с книгами. Книги в беспорядке, стоят и лежат поперек. Он их читает! Мне запрещено задавать ему вопросы. Я только отвечаю ему. Его интересует, чем живет Шарашка, нет ли просьб, пожеланий. Так вот, однажды он вдруг сказал, что книги, бумажные книги, – не просто признаки давно устаревшего прошлого. Это еще и осязаемость контакта – с тем же прошлым, с тем, кто делал бумагу, печатал, оставлял заметки на странице, кто читал и кто, возможно, прочитает книгу, которую ты держишь в руках. Да хотя бы возьмет в руки. Мне кажется, это объясняет желтые и белые конверты.