Лето с Монтенем

Скептицизм Монтеня доходит до крайности. Первая редакция Опытов была не хуже последующих: возраст не прибавляет мудрости, и точно так же дополнение книги не означает ее улучшения. Очевиден парадокс: «Я тогдашний и я теперешний – совершенно разные люди», но «моя книга неизменно всё та же». Монтень ясно осознает это противоречие: да, я непостоянен, я без конца меняюсь, но я узнаю себя в пестрой совокупности моих поступков и мыслей. Так он мало-помалу придет к полному отождествлению со своим трудом: «Моя книга в такой же мере создана мной, в какой я сам создан моей книгой. Это книга, неотделимая от своего автора» (II. 18. 593); и «кто касается одной, тот касается и другого» (III. 2. 20). Человек и книга – единое целое.

21 Кожа и рубашка

Монтень был политиком – человеком, как я уже говорил, вовлеченным, – но всегда старался не слишком глубоко погружаться в игру, сохранять дистанцию, смотреть на себя со стороны, как зритель на актера. Он объясняет это в третьей книге Опытов, в главе О том, что нужно владеть своей волей, написанной по впечатлениям от пребывания на посту мэра Бордо:

Большинство наших занятий – лицедейство. Mundus universus exercet histrioniam[11]. Нужно добросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое – своим. Мы не умеем отличать рубашку от кожи. Достаточно посыпать мукóю лицо, не посыпая ею одновременно и сердца (III. 10. 216).

Мир – это театр: здесь Монтень повторяет общее место, распространенное со времен Античности. Мы – актеры, мы носим маски, и нам не стоит принимать себя за персонажей. Нужно действовать осознанно, исполнять свой долг, но не путать то, что мы делаем, с тем, что мы есть: пусть между нашим внутренним существом и нашими поступками сохраняется дистанция.

Неужели Монтень учит нас двуличию? Когда я был подростком и в первый раз читал Опыты, мне казалось, что да, и все его тонкие различения меня отталкивали. Молодежь ищет искренности, подлинности, а значит – полного тождества, идеального соответствия между бытием и видимостью. Гамлет разоблачает манерность придворных, отвергает компромиссы и кричит королеве, своей матери: «I know not „seem“» – «Мне „кажется“ неведомы»[12].

Из дальнейшего текста мы узнаём, что сильным мира сего желательно не воспринимать себя слишком всерьез, не сливаться со своей функцией, сохранять в отношении к ней долю юмора или иронии. Здесь Монтень не так далек от средневекового представления о двух телах государя: политическом, бессмертном, и физическом, тленном. Государь не должен смешивать себя и свою функцию, но не должен и слишком отделять ее от себя, дабы не поставить под удар свой авторитет, как это произошло с другим героем Шекспира, королем Ричардом II, который слишком ясно осознавал, что играет роль, и в итоге был свергнут.

Монтень предпочитает иметь дело с людьми, которые, попросту говоря, не задаются:

Я знаю людей, которые, получив повышение в должности, тотчас изменяют и преобразуют себя в столь новые обличия и столь новые существа, что становятся важными господами вплоть до печенки и до кишок и продолжают отправлять свою должность, даже сидя на стульчаке. Я не могу их научить отличать поклоны, отвешиваемые их положению, свите, мулу, на котором они восседают, от тех поклонов, что предназначены непосредственно им. Tantum se fortunae permittunt, etiam ut naturam dediscant[13]. Они чванятся и пыжатся и тщатся вытянуть свою душу и данный им от природы ум до высоты своего служебного кресла. Господин мэр и Мишель Монтень никогда не были одним и тем же лицом, и между ними всегда пролегала отчетливо обозначенная граница (III. 10. 216).