Лето с Монтенем

И в наши дни самые воинственные народы являются вместе с тем и самыми дикими и невежественными. Доказательством могут служить также скифы, парфяне, Тамерлан. Во время нашествия готов на Грецию ее библиотеки не подверглись сожжению только благодаря тому из завоевателей, который счел за благо оставить всю эту утварь, как он выразился, неприятелю, дабы она отвлекла его от военных упражнений и склонила к мирным и оседлым забавам. Когда наш король Карл VIII, не извлекши даже меча из ножен, увидал себя властелином неаполитанского королевства и доброй части Тосканы, его приближенные приписали неожиданную легкость победы только тому, что государи и дворянство Италии прилагали гораздо больше усилий, чтобы стать утонченными и образованными, чем чтобы сделаться сильными и воинственными (I. 25. 135).

Монтень множит примеры – турки, готы, французы при Карле VIII, – показывая, что сила государства обратно пропорциональна культуре и что слишком ученое государство может обратиться в руины. Ни к наивным гуманистам, ни к сторонникам «республики литераторов» Монтень не относится. Он остается человеком действия, убежденным в том, что культура ослабляет нации. Словом, он – скорее римлянин, чем гуманист. Порой его даже восхищает невежественность архаики: «Древний Рим, на мой взгляд, проявил больше доблести как в делах мира, так и в делах войны, чем тот ученый Рим, который сам себя погубил» (II. 12. 424).

Таким образом, преклонения перед словесностью мы у Монтеня не найдем: он предан аристократической вере в превосходство оружия, «науки повиноваться и повелевать» (I. 25. 134). Искусство мира – это не риторика, а сила, чье устрашение действеннее любого убеждения.

18 Зачем что-то менять?

Монтень опасается новшеств, сомневаясь, что они способны сделать мир лучше. В Опытах нет ростков идеологии прогресса, которая расцветет пышным цветом в эпоху Просвещения. В главе О суетности Монтень отвергает пользу реформ:

Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как вводимые новшества; всякие перемены выгодны лишь бесправию и тирании. Когда какая-нибудь часть займет неподобающее ей место, это дело легко поправимое; можно принимать меры и к тому, чтобы повреждения или порча, естественные для любой вещи, не увели нас слишком далеко от наших начал и основ. Но браться за переплавку такой громады и менять фундамент такого огромного здания – значит уподобляться тем, кто, чтобы подчистить, начисто стирает написанное, кто хочет устранить отдельные недостатки, перевернув всё на свете вверх тормашками, кто исцеляет болезни посредством смерти (III. 9. 164).

Конечно, говоря о новшествах и переменах, Монтень имеет в виду прежде всего Реформацию и вызванные ею гражданские войны. А еще – открытие Америки, которое вывело мир из равновесия и тем самым ускорило его падение. Золотой век, по его мнению, далеко позади – в «началах и основах», а всякие перемены губительны, да и тщетны. «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», или даже так: «Дальше будет только хуже».