Лето с Монтенем

Нужно, однако, соблюдать осторожность в толковании этой красивой мысли и избегать ее идеализации. В ходе дальнейшего рассуждения очерченная Монтенем «игра в слова» оказывается не столь дружественной и солидарной. В ней обнаруживается агрессивное соперничество: слушающий должен принимать слова «так, как они ему брошены, подобно тому как во время игры в мяч принимающий делает те или иные движения в зависимости от движений бросающего или от характера броска» (III. 13. 285).

Монтень сравнивает беседу с игрой в мяч, то есть с борьбой, противостоянием, в котором один выигрывает, а другой проигрывает: собеседники в таком диалоге – это противники, соперники. Так что не будем заблуждаться: Монтень ведет речь не о том, чтобы один собеседник открылся другому, а о том, чтобы другой считался с первым. В главе Об искусстве беседы он прямо говорит, что ему трудно признавать правоту собеседника. Но чтобы беседа удалась, каждый, как и при игре в мяч, должен внести в это свою лепту.

Таким образом, Монтень балансирует: беседа для него – то обмен, то дуэль. Но в конце концов побеждает доверие, как, например, в прекрасных строках из главы О полезном и честном: «Откровенная речь, подобно вину и любви, вызывает в ответ такую же откровенность» (III. 1. 9).

20 Довески

От издания к изданию Опыты становились всё толще. Перечитывая себя, Монтень до самой смерти дополнял свое детище цитатами и новыми размышлениями на полях. Вот как он комментирует эту практику позднейших добавлений в одном из них, внесенном в главу О суетности:

Моя книга неизменно всё та же. И если ее печатают заново, я разве что позволяю себе вставить в нее лишний кусочек, дабы покупатель не ушел с пустыми руками: ведь она не более чем беспорядочный набор всякой всячины. Это всего лишь довески, нисколько не нарушающие ее первоначального облика, но придающие с помощью какой-нибудь существенной мелочи дополнительную и особую ценность всему последующему (III. 9. 170).

Монтень оглядывается на свое творение. Его ирония очевидна: он говорит о своих вставках, словно лавочник, а читателей представляет клиентами, которых он старается привлечь, улучшая продаваемые изделия и обновляя товар. Монтень посмеивается над собой и над своим трудом, сравнивая себя с ремесленником: его книга – всего лишь собрание разрозненных отрывков, разноцветная мозаика, пестрый набор всякой всячины, который, коли представится случай, ничто не мешает дополнять до бесконечности.

«Беспорядочный набор», «существенная мелочь» – слова, которые Монтень подбирает для характеристики своих «довесков», двусмысленны, причудливы, одновременно конкретны и абстрактны. Они свидетельствуют о его сомнениях по поводу смысла этого нескончаемого разрастания, к которым он не раз возвращается. По его словам, он время от времени дополняет свой труд, но никогда не исправляет написанного (II. 37. 673); это не вполне соответствует действительности, но извещает читателя о том, что он может натолкнуться не только на странные мелкие вкрапления, но и на выпадающие из окружающего текста или даже противоречащие ему вставки. Эти довески случайны, они продиктованы встречами Монтеня с чем-то в жизни или в книгах. Не нужно видеть в них следствие улучшения или развития текста, а равно и его автора, который специально уточняет:

Мой ум не всегда шагает вперед, иногда он бредет и вспять. Я ничуть не меньше доверяю своим измышлениям от того, что они первые, а не вторые или третьи, или потому, что они прежние, а не нынешние. Нередко мы исправляем себя столь же нелепо, как исправляем других. ‹…› я успел постареть, но мудрости во мне, разумеется, не прибавилось даже на самую малость. Я тогдашний и я теперешний – совершенно разные люди, и какой из нас лучше, я, право, не взялся бы ответить (III. 9. 170).