Лето с Монтенем

Ведьмы всей нашей округи оказываются в смертельной опасности каждый раз, как какой-нибудь новый автор выскажет мнение, признающее их бред за действительность. ‹…› [Так как] причины и ход [подобных событий] нам непонятны, необходимо иное разумение, чем у нас. ‹…› Если речь идет о том, чтобы лишить кого-то жизни, необходимо, чтобы всё дело представало в совершенно ясном и честном освещении. ‹…› И я согласен со святым Августином, что относительно вещей, которые трудно доказать и в которые опасно верить, следует предпочитать сомнение (III. 11. 234–236).

Тогда были в моде трактаты по демонологии, которые якобы объясняли феномены черной магии и оправдывали использование пыток во время судов над ведьмами. Но Монтень сохраняет скепсис: для него ведьмы – просто сумасшедшие, а демонологи – лжецы; и те и другие являются жертвами одной и той же коллективной иллюзии. Недостаток знаний должен требовать от нас осторожности и сдержанности: «Во всяком случае, – заключает Монтень, – заживо поджарить человека из-за своих домыслов – значит придавать им слишком большую цену» (III. 11. 236).

Говоря о Герре-самозванце, о ведьмах или о туземцах Нового Света (в главе О средствах передвижения), Монтень восстает против любой жестокости, ратуя за терпимость и снисхождение. И это одно из самых характерных проявлений его натуры.

37 Да и нет

Затрагивая вопросы религии, Монтень всегда предельно осмотрителен. В начале главы О молитвах из первой книги Опытов, прежде чем высказать свое мнение об этом ритуале христианской жизни, он оговаривается:

Я предлагаю вниманию читателя мысли неясные и не вполне законченные, подобно тем, кто ставит на обсуждение в ученых собраниях сомнительные вопросы: не для того, чтобы найти истину, но чтобы ее искать. И подчиняю эти свои мысли суждению тех, кто призван направлять не только мои действия и мои писания, но и то, что я думаю. Мною принято будет и обращено мне же на пользу осуждение так же, как и одобрение, ибо сам я сочту нечестием, если окажется, что по неведению или небрежению позволил себе высказать что-либо противное святым установлениям католической апостольской римской церкви, в которой умру и в которой родился (I. 56. 280).

Эта глава, как и многие другие у Монтеня, начинается с демонстрации смирения: мы тут кое о чем порассуждаем, но выводов делать не будем; поспорим ради удовольствия, как это делают на университетской скамье, защищая всевозможные «за» и «против», «да» и «нет» какой-либо теории не для того, чтобы принять решение, а просто чтобы поупражняться. Собственно, Опыты и есть упражнения, пробы мысли, игры идей и ни в коей мере не трактат по философии или богословию. Монтень не держится за свои слова, выражает готовность отказаться от них, если они окажутся ошибочны, и безоговорочно повинуется авторитету Церкви.

Именно поэтому в 1580 году он отправился в Рим, чтобы представить первую и вторую книги Опытов на суд папской цензуры. Цензоры подвергли критике некоторые незначительные детали вроде использования слова fortune, но пропустили без всяких возражений фидеизм и христианский скептицизм, то есть практически полное разделение веры и разума, которое имеет место в Апологии Раймунда Сабундского. Подтвердить неизменную приверженность Монтеня Церкви было призвано и вступление, которое он добавил к тексту главы О молитвах после 1588 года, чувствуя приближение смерти.

Всё это не мешало ему то и дело высказывать скепсис в отношении чудес и суеверий или, как мы уже отмечали, требовать большей терпимости к ведьмам. Но в закоулках Опытов можно встретить и более дерзкие мысли, например такую, из Апологии Раймунда Сабундского: