Лето у моря

В какой-то момент она понизила голос, словно поверяя нечто особенно интимное, и заговорила о том, как надежды сменялись отчаянием, но страсть к театру не утихала, и в глубине души она сохраняла уверенность, что создана быть актрисой. «Я бегала от одного антрепренера к другому, часами высиживала в приемных, куда входили и выходили люди, не замечая меня, я являлась на пробы, меня вызывали на прослушивание. Это выматывало. А ожидание потом… Ждешь телефонного звонка, но его все нет и нет. Ждешь письма, но оно так и не приходит». Голос ее посуровел, когда она заговорила об унижении, о панике, которая охватывает тебя в июне, если нет ангажемента на осень. «В такие моменты я расставалась с надеждой на большого режиссера, на большую роль и пыталась найти хоть что-нибудь, хваталась за первое попавшееся предложение, чтобы иметь хоть кусок хлеба, не остаться безработной».

Об интимной стороне жизни она не говорила. Приютив ее у себя, Эльза отметила, что Жанна куда-то уезжает на субботу и воскресенье, слышала, как она возвращается под утро, слышала телефонные звонки. Ничего больше. Ничего серьезного, еще подумала она тогда.

Жанна открывает глаза и встречает взгляд Эльзы, устремленный на нее.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего. Просто я думала о тебе.

— Обо мне? Что именно?

— Я подумала, что у тебя все пришло разом — Франсуа, успех. Закон серийности.

Жанна улыбается и глубоко дышит.

— Сейчас я создаю моего ребенка. Мы создаем нашего ребенка.

Тома закрывает книгу, потягивается.

— Вот гады! — говорит он. — Я поехал, мне нужно в Бастид-Бланш.

— Я хочу с тобой, — кричит Пюк.

— Мы приедем попозже, — говорят в один голос обе женщины.

Солнце обошло платан, в тени стало прохладно. Жанна подымается, чтобы немного пройтись. Эльза остается одна. Она слушает «Волшебную флейту», арию Памины из второго акта. Пластинка стерлась за лето. Музыка пробегает по нервам, сообщая им чувствительность, точно это струны скрипки или голосовые связки. Воспоминания наплывают и как бы кристаллизуются вокруг арии.

Война. Эльза в Н. вместе с Гийомом. В том же городе нашла убежище Лотта Шёне, которая рассказывает им о Зальцбургских фестивалях, где она пела в «Волшебной флейте», а дирижировал Бруно Вальтер. «Сначала я была Паминой, а позднее Королевой ночи». Иногда Лотта садится за пианино и поет. Голос у нее удивительно хрупкий, кажется, вот-вот сломается, и чудесно прозрачный, так что Эльзе видится паутинка в капельках росы, дрожащей в утреннем воздухе. «У меня никогда не было сильного голоса, — говорит Лотта, — и только чистота позволяла ему господствовать над оркестром. Пела я всегда, сколько себя помню, еще ребенком, это было так просто — стоило только приподнять нёбо!» И она рисует движением руки форму этого сводчатого нёба, похожего на колокол, потом нажимает на свою диафрагму и ребра. «Кузница здесь, — говорит она, — путь должен быть свободен, открыт для звука, льющегося вместе с дыханием. Все это совершенно естественно, но требует большого труда, всей жизни, да, нужно отдать этому жизнь».

Через много лет, в Шанхае, Гийом случайно наткнулся на старую пластинку из разрозненного комплекта, намного более тяжелую, чем теперешние, на 78 оборотов, с красной наклейкой, где пес слушает, сидя перед рупором граммофона, «голос своего хозяина».

Это была пластинка с арией Памины в исполнении Лотты Шёне. Откуда и как попала она в лавку шанхайского старьевщика? Они слушали ее почти ежедневно, зимой — лежа в постели, летом — сидя у раскрытых окон, за которыми была ночь Нанкина. Они жили на верхнем этаже, на улице, где между домами тянулись пустыри или поля. После захода солнца появлялись люди, они шли быстрой неслышной поступью, неся на коромыслах деревянные ведра, которые опорожняли на возделанных участках, и запах человеческих испражнений повисал в воздухе.

Влажная жара, зловонные испарения, голос Лотты Шёне до сих пор слиты воедино в памяти Эльзы.

Музыка оборвалась, Эльза переворачивает пластинку. Последний акт оперы, партию Памины исполняет Пилар Лоренгар.