Лето у моря

Солнце вот-вот скроется, оно медленно стягивает свой золотой полог с виноградников и верхушек пиний, свет сохранит еще на несколько мгновений ту же нежность, которая звучит в голосах Тамино и Памины. Потом всем завладеет ночная синева. Никогда не знаешь, куда тебя приведет нить памяти, разматывающаяся от воспоминания к воспоминанию. В последний раз Эльза видела Гийома зимой, на своей улице. А весной он умер. Она тогда возвращалась с работы, и он шел в том же направлении, но по другому тротуару, часто останавливаясь у витрин книжных лавок. Она замедлила шаг, чтобы немного отстать от него, она не знала, заметил ли он ее и не были ли книги только предлогом, чтобы подождать, пока она его нагонит. Они не общались уже много лет, а когда-то любили и нанесли друг другу почти смертельные раны. Она наблюдала за ним — он шел, останавливался, наклонялся к витринам. Разве можно прожить вместе, в такой физической близости, что ощущаешь на губах и языке вкус каждой клеточки любимого тела, в таком духовном единстве, и потом вдруг утратить все — так, что не осталось и следа от прошлого, запечатленного где-то на теле, написанного незримыми, но нестираемыми чернилами? Нет, мы жестоки и неверны, каждый из нас в свою очередь, и, случается, самая безбрежная нежность перерождается в бессердечность. Он говорил: «Приговоренный к смерти должен был бы вопить, отбиваться, я против сохранения достоинства». Когда стекло витрин отбрасывало свет на его лицо, Эльза видела чуть отяжелевшие черты, морщины вокруг глаз и на щеках, копну черных, почти без седины, волос. Потом он снова двигался вперед по затененной части тротуара. Он слегка ссутулился, фигура его приобрела массивность, но походка осталась прежней, и он все так же по-звериному принюхивался к чему-то, втягивая воздух, выставив вперед подбородок и откинув голову. Эльза обогнала его, потом остановилась у витрины, теперь они повторяли этот маневр по очереди, так что впереди оказывался то один, то другой. Завтра он, возможно, позвонит ей, подумала Эльза, и спросит, не ее ли он видел накануне, или, даже не упомянув про эту встречу, заговорит о чем-нибудь другом. Она не заметила, как он исчез, свернул, вероятно, в переулок направо, когда она его обогнала. Но он так и не позвонил. А несколько месяцев спустя позвонил Франсуа и сообщил о его смерти.

Эльза слышит шаги Жанны, следит за тем, как та приближается, переходит от солнца в тень, уже окутавшую дом. Жанна ставит на стол корзину, полную помидоров, кабачков и инжира.

— Схожу за базиликом, — говорит Эльза. — Можно бы пойти на пляж.

— Да, — говорит Жанна, — ветер совсем утих.

III

Обычное сентябрьское утро. Вопросы: куда пойдем сегодня? На скалы? На пляж? В котором часу? Возьмем с собой еду или только фрукты?

Эльза и Жанна качаются в гамаках. Пюк бродит вокруг кустиков лаванды, иногда склоняется к цветку, над которым порхают голубые в рыжих крапинках мотыльки — говорят, они живут только в чистом воздухе. С обескураживающей легкостью он бережно ловит одного из них и, соединив ладошки, стараясь не раздавить мотылька и не повредить пыльцы на крылышках, бежит к женщинам: «Я поймал мотылька!» Он показывает свою добычу Эльзе и Жанне, потом разнимает ладони и выпускает мотылька.

Звонит телефон. Жанна берет трубку, сквозь листву Эльза видит, как искажается ее лицо, как вся она поникает. Жанна падает на стул, рот ее раскрыт, но с уст не слетает ни звука. Она бледна как мел, кожа обвисла, словно ее не держат мышцы. Эльза вскакивает, берет отводную трубку. Мужской голос: «…Сообщение передало вчера американское агентство, с Кэ-д’Орсе позвонили, чтобы подтвердить, что он убит. Я боялся, как бы вы не прочли это в газетах или не услышали по радио. Они сообщали сегодня утром. Очевидно, это случилось вчера, в середине дня, в предместье. Вы слушаете? Алло, алло». «Мы слушаем», — сказала Эльза. «Мне показалось, что нас прервали, — сказал мужчина, — да, арьергардные бои, вероятно. Никаких точных сведений, никаких подробностей у нас нет. Мы сообщим вам все, как только узнаем. Будем держать вас в курсе».

Жанна не двигается, взгляд у нее остановившийся. Эльза берет обе телефонные трубки, кладет их на место. Женщины прижимаются друг к другу. Лицо Жанны пошло пятнами, она отрывисто стонет, словно ее рвет воздушными пузырьками, вырывающимися из стянутых сетью внутренностей. К ним подходит Пюк.

— Я поймал сразу двух, — говорит он.

— Ступай к Тома, разбуди его побыстрее, — говорит Эльза.

— Он рассердится, накричит на меня, — говорит Пюк.

— Нет, нет, беги быстрее, отнеси ему мотыльков.

Они сами не сознают, что делают, то ходят перед домом, то возвращаются в комнату, прижимают пальцы к столу, прижимают руки к груди, Жанна собирает тарелки и чашки, относит их на кухню, Эльза машинально идет за ней, неся в руках масло и варенье.