Музыка умолкла внезапно на горькой высокой ноте, и тот, кто играл, не открывая глаз, медленно опустился в кресло, бессильно уронил руки. Лицо его было смертельно-бледным, дыхание — почти неслышным, и Гортхауэру вдруг стало страшно того, что — не может остаться в живых создавший такое — ведь это то же, что создать мир… Он смотрел — и не узнавал знакомого лица. Этот человек не был ни его Учителем, ни его Властелином — он был иным, и как назвать его сейчас, Гортхауэр не знал, и даже то, что приходило в голову — шорох-шепот, звон тонких льдинок, шесть приглушенных неуловимых серебряных нот —
«…Я увидел сердце твое — нет печальней звезды, и пламени нет светлей…
Я увидел сердце твое — и не смею коснуться рук, ибо боль боюсь причинить Сердцу Мира…
Я увидел сердце твое — и в душе моей слов больше нет кроме тех, что сказать посмел -
Я увидел сердце твое…»
Он не видел ни крови на струнах, ни вздрагивающих от непереносимой боли искалеченных рук. Он стоял на пороге и повторял про себя: «Я увидел сердце твое…» — не осознав, в какой момент произнес это вслух.
Сидящий медленно повернулся к нему, не открывая глаз.
«Ортхэннэр…»
Кажется, он тоже не хотел говорить вслух — а может, просто не было сил; обычно они редко говорили мыслями.
«Я… здесь…»
«Ты — слышал?..»
«Я… да, прости… Я не должен был…»
Он заставил себя подойти — и опустился на каменные плиты у ног сидящего, хотя мог сесть рядом.
«Как… ее зовут?»
Он почти неосознанно подумал — она, словно о живом существе, словно о женщине.
«
Песнь, уводящая к звездам? — скорее,
Тень мысли.
Мысль, похожая на бледную улыбку — в ответ.
«Она умеет и смеяться…»
Не верилось.
«…это я — не могу».
Гортхауэр опустил голову.
«Когда-то умел…»
Окровавленная рука поднялась, словно он хотел коснуться склоненной головы сидевшего у его ног Майя, — и снова бессильно упала.
«Прости».
«Тебе… наверно… надо остаться… одному…»
А хватит ли сил уйти, если…
«Не уходи, Ортхэннэр…»
И — еще два слова, почти неразличимых.
— Повелитель Воинов! — прохрипел человек и рухнул к ногам Гортхауэра. Майя вскочил, инстинктивно стиснув рукоять меча.
— Что?! Что произошло, говори?
— Артаир… и Тавьо… оба… — человек закрыл лицо руками.
Он понял без объяснений.
— Где?
— Я… покажу…
Старшего — Артаира — узнать можно было только по одежде да рыжевато-золотым волосам: удар меча рассек лицо. На лице младшего навсегда застыло выражение растерянности, боли и какой-то детской обиды; две стрелы с зеленым оперением пронзили тело — под ключицей и в сердце. Гортхауэр осторожно, словно боясь причинить боль, извлек одну из раны.
— Бараир, — ровно и страшно прозвучал его голос.
Эти двое были его учениками, и Тавьо лишь готовился принять меч воина. Когда гибнет воин — с этим можно примириться; но этот — Великая Тьма, еще совсем мальчик…
Ученик. «Недолго ты был моим учеником».
Майя поднялся, все еще сжимая в руке стрелу.
— Велль знает?
— Нет, Повелитель.
— Скажите… нет, я сам скажу ему. Потом — предводителя Орков ко мне.
Объяснять ничего не пришлось, и напрасно Майя подыскивал слова. Опустив глаза, Велль сказал с порога:
— Я знаю. Брата убили. Позволь проститься с ним.
…Когда-то их подобрали в лесу — продрогших, голодных оборвышей, испуганно смотревших на Черных Воинов. Тавьо хотел остаться с Гортхауэром — и тот позволил это, разглядев в мальчишке будущего воителя. Велль остался в Аст Ахэ — этого хотел Учитель, видевший странный и горький дар, которым наградила того судьба. Но братьям разлука оказалась не по силам. Так Велль пришел в отряд Повелителя Воинов. Стремительного, мальчишески-дерзкого Тавьо, пожалуй, любили больше, чем его молчаливого и замкнутого брата, но Гортхауэр, сам не заметив того, привязался к обоим. И теперь один был мертв, другой — сломлен горем.
Они были близнецами и ощущали себя единым целым. И оставшемуся в живых казалось — он совсем один в мире, смерть просто забыла о нем.