…Идет по земле Звездный Странник, и заходит в дома, и рассказывает детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца. Словно свеча, что светит, сгорая — Звездный Странник. Все тоньше руки его, все прозрачнее лицо его, и только глаза его по-прежнему сияют ясным светом. Неведомо, как окончится путь его; он идет, зажигая на земле маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним — он идет…
Он встает, идет к дверям. Завтра — тот день, что Гэлрэн зовет днем своего второго рождения: много лет назад в этот день сложил он свою первую песню. Он приготовил Менестрелю дар: осталось лишь натянуть струны из поющего небесного железа и настроить лютню. Он представляет себе сияющее лицо Менестреля… Но что-то не дает покоя.
Этот новый ученик, Курумо. Его создание, и все же — совсем иной. Иногда начинает казаться — он все понял, а потом… Пришел ведь к Менестрелю и уговорил сложить эту песню. А — зачем? Часть сердца, его творение, его ученик… и — не понять. Иной. Он любит этого странного ученика, но не забыть тяжелой чаши и кровавого привкуса на губах. Почему? И кажется — именно из-за этого придется взять в руки меч Затменного Солнца. Чего-то не достает в Курумо; может, той ясной открытости, без которой невозможно себе представить других? И эти разговоры о славе, о власти… Сначала он искренне удивлялся: зачем? Потом в душе поселилась тревога. Не замечая этого, он стал внимательнее к Курумо, чем даже к Гортхауэру. Старший ученик смотрел на это с полушутливой ревностью, но постепенно стал сторониться своего младшего брата. А Учителю мучительно не хотелось, чтобы новый ученик считал себя чужим здесь. Но словно какая-то стена стояла между ними.
Тряхнул головой. Хватит. Иначе лютня запомнит эти мысли. Нужно идти. Конечно, если Арта меняет всех (он не любил говорить «Арда», Княжество — имя, данное миру Илуватаром), должно быть это происходит и в Валиноре. Со временем Курумо станет иным: Арта лечит, да и трудно не измениться, живя среди Эльфов Тьмы…
— Позволишь ли переночевать у тебя?..
У него не было своего дома в поселении Эллери; обычно к ночи он возвращался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться со своими учениками.
Гэллор-Маг просиял:
— Конечно, Учитель! Зачем ты спрашиваешь? Мы всегда рады тебе…
Гости уже разошлись, и они остались одни. Разговор затянулся допоздна. Гэллор был не прочь и продолжить беседу, но Вала с улыбкой остановил его:
— Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы меня: не торопись, ты хочешь узнать все сразу.
Эльф смущенно рассмеялся:
— Ты прав, Учитель.
…Девушка свернулась калачиком в кресле, подобрав ноги: огонь в камине догорал, и в комнате было прохладно. Лицо спящей было полно тихой печали, и Вала невольно залюбовался ею. Пожалуй, красотой она не уступает Аллуа, которую считают прекраснейшей среди Эллери. Но Аллуа — огненный мак, эта же девочка — цветок ночи… Наверно, хотела спросить о чем-то, а ждать пришлось долго. Вала осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
— …Учитель!
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки; дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
— Что с тобой? — он был встревожен.
— Ничего… прости, это только сон… Страшный сон… — она попыталась улыбнуться. — Я тебе постель застелила, хотела принести горячего вина — ты ведь замерз, наверно, — и, видишь, заснула…
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они все чаще забывают, что он не человек.
— Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, да, Элхэ?
— Да… Нет… Я не хочу этого, но я должна сказать… Учитель, — совсем тихо заговорила она, — он страшит меня. Не допускай его к своему сердцу — или сделай его другим… Я не знаю, не знаю, мне страшно… Учитель, он беду принесет с собой — для всех, для тебя… Он только себя любит — мудрого, великого…
— О ком ты, Элхэ? — Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
— Об этом твоем новом… — она не могла выговорить «ученике», — о Курумо. Я наверное, не должна так говорить…
— Нет… Я и сам думал об этом. Не тревожься, Арта излечит его.
— Ты не веришь в это, Учитель.
Вала усмехнулся — как-то грустно это у него получилось:
— Видно, от тебя ничего не скроешь.
Помолчали.
— Учитель, я принесу тебе вина?
Он рассеянно кивнул.
— И огонь почти погас… Сейчас я…
— Не надо, Элхэ, — он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук чашу.
— Учитель…
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях, — тоненькая фигурка в черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
— Учитель, — узкая рука легла на грудь, — береги себя. Знаю, не умеешь, и все же… Я боюсь за тебя. Гнев лишает разума, жажда власти убивает милосердие, и оковы ненависти не разбить…
Он хотел спросить, о чем она говорит, но она уже исчезла.
— Ты сказал, о Великий, что никто из учеников твоих не может совладать с Орками?
— Да, Курумо.