Летописцы летающей братвы. Книга третья

– Зачем так круто. Просто было бы не лишним на летучке напомнить редакторам о сути нашего разговора. Вам, как руководителю, сделать это сподручней.

Лицо полковника побагровело и приняло выражение людоедки Эллочки. В его глазах ясно прочитывалась её знаменитая фраза «Не учите меня жить!». Но он не дал воли эмоциям и пообещал выполнить мою просьбу.

Неосторожные откровения с Бессоновым приобрели вдруг негативную окраску. Любовь Степановна Виноградова, женщина жёсткая и бескомпромиссная, не терпящая сплетен за своей спиной, поймала меня в курилке и, выпустив длинную струю дыма, в лоб спросила с сарказмом:

– И чем я тебе, голубок, не угодила? Вкалываю по двадцать пять часов в сутки, беру для работы рукописи домой, а вы утверждаете, что я бездельничаю.

– Не понял, – в растерянности развёл я руками. – Откуда такой поклёп?

– Да здесь и понимать не чего. Ведь это вы нашептали заму, что вычитки к вам поступают с большим опозданием? Не возражайте, – вы!

– Та-ак! – крякнул я, сообразив, откуда ветер дует. – У нас действительно состоялся разговор с Бессоновым. Но речь шла не о времени прохождения рукописей, а о заявках для их иллюстраций. При чём здесь вы?

– А разве не вы заявили, что неудовлетворенны моей работой?

– Клянусь мамой, ничего подобного не было. Оценивать труд офицеров и служащих – не моя прерогатива. Для этого есть начальство.

– Странно. Очень странно, – всё ещё сомневаясь, проговорила Любовь Степановна. – Если вы сказали правду, то Евгений Иванович передёргивает карты. С него может статься.

Она размазала окурок о пепельницу и ровным голосом произнесла:

– Я вам верю. Плести интриги – не ваш удел. Прикроем пока эту тему. Но если вы меня обманули… – многозначительно оборвала женщина фразу и строго погрозила пальчиком.

Мой шурин Александр Михайлович, старшина сверхсрочной службы и бравый танкист, в далёком моём детстве как – то сказал речитативом, характеризуя дамочек:

– Пол – грамма правды – пуд коварства, три грамма совести – пуд зла. Притворства девять килограммов и пылкой страсти два ведра. Всю эту смесь взять и разбавить, сто граммов влить в неё «ерша». В холодном месте дать остынуть – и выйдет женская душа!

Не знаю, почему мне понравилось дерзкое высказывание родственника, но я запомнил его навсегда. И хотя мнение о женщинах с возрастом у меня менялось, и я уже критически относился к его мнению, ставил его под сомнение, тем не менее фразу иногда вспоминал, будучи обманутым и оскорблённым девчатами.

Не менее неприятный разговор произошёл и с Юрием Кисляковым. Человек решительный и резкий, не терпящий компромиссов и двусмысленностей, он сам пришёл в наш отдел и мрачно пригласил на два слова.

– Послушай – ка, приятель, у тебя что, перо из задницы выросло? – с жёстким сарказмом, ничего хорошего не предвещающим, выплюнул он вопрос. – Кто тебе дал право копаться в чужом белье?

– Что ты имеешь в виду, полковник?

– Какое тебе дело, когда мы сдаём свои материалы Виноградовой?

– Не поверишь, но никакого, – отреагировал я, сообразив, о чём идёт речь.

– Тогда почему я должен получать втык от секретаря? Ведь это ты выразил недовольство за их задержку Бессонову?

– А, вот ты о чём. Поверишь или нет, дело твоё. Но мне кажется, что наш союз хотят развалить и используют недозволенные приёмы. Если хочешь, расскажу всё, как было. Как на исповеди.

– Говори.

И я подробно выложил суть своих требований на предварительные заявки по иллюстрациям. Не более того.

– Евгений Иванович ловко использовал моё недовольство в своих целях. Ему не по душе, что их компашке так и не удалось заполучить меня в свои сети. Вот и пытаются добиться цели не мытьём, так катаньем. Наша ссора как раз то, что им требуется. Отсюда и пустили по редакции дезу. Неужели непонятно?

– В общем-то, похоже на правду, – поразмыслив, остыл Кисляков. – Да есть ли предел человеческой подлости? Зачем, спрашивается в задачнике, мутить в коллективе воду? Или рыбки половить хочется?

Он с возмущением хлопнул себя по бёдрам и пообещал грозно:

– Ничего, мы ещё поборемся. Мы ещё сделаем журнал читабельным!

Поссорить меня с редакторами отделов «доброжелателям» не удалось. Однако стало ясно, что охота на лис объявлена.

Противостоящая группировка на время затаилась и стала плести новые интриги.

Не зря говорят: пришла беда – отворяй ворота. Не минуло и пол – года, как горькое известие снова заглянуло в наш дом. В первый день Пасхи на моё имя пришла телеграмма о кончине матери. И хотя я всё ещё находился «под колпаком», Миронов не препятствовал моему отъезду на похороны. Перед смертью все равны.

Взяв пятидневный отпуск по семейным обстоятельствам и забрав у Редькина «Лейку», я кинулся на аэровокзал к Владимиру Михайловичу Басову. Знал, что у начальника всегда имелась броня для оперативников КГБ, государственных персон и влиятельных людей. В крайнем случае, он мог устроить бывшего лётчика в пилотскую кабину на откидное сиденье. Неудобства меня никогда не смущали.