Летописцы Победы

Разговор Волги с Доном

Слышал я под небом раскаленным,—
Из-за сотни верст, издалека,
Тихо говорила Волга Дону,
Волга — мать-река:

«Здравствуй, Дон,

Товарищ мой старинный!
Знаю, тяжело тебе, родной.
Берег твой измаялся кручиной,—
Коршун над волной.

Только я скажу тебе, товарищ,

И твоим зеленым берегам:
Никогда, сколь помню, не сдавались
Реки русские врагам».

Дон вдали сверкнул клинком казачьим

И ответил Волге: «Труден час.
Горько мне теперь, но я не плачу.
Слышу твой наказ.

Русских рек великих не ославим,

В бой отправим сыновей своих,
С двух сторон врагов проклятых сдавим
И раздавим их».

Волга Дону громко отвечала:

«Не уйдут пришельцы из кольца.
Будет здесь положено начало
Вражьего конца».

Темным гневом набухают реки,

О которых у народа есть
Столько гордых песен, что вовеки
Их не перечесть.

Реки говорят по-человечьи,

Люди, словно волны, в бой идут,
Пусть враги на этом междуречье
Смерть свою найдут.

Бой кипит под небом раскаленным,

Ни минуты передышки нет.
Волга говорит, как с братом, с Доном,
Дон гремит в ответ.

Стихотворение датировано августом 1942 года, указано и место написания — станица Перекопская. Станица эта — в излучине Дона, где уже начались тяжелые бои, сдерживающие страшный натиск противника.

Через десятилетия, с сегодняшней высоты, можно спокойно разобраться, почему в обстановке крайней, в общем-то катастрофической, было написано такое стихотворение.

Может быть, в утешение страдальцам, сражавшимся в глубине России? Нет, мы не считали себя страдальцами и не нуждались в утешении: оно мешало бы. Нужны были тогда лишь беззаветность, отчаянная отвага…

Может быть, я знал планы Верховного командования? Может быть, таким стихотворным способом выполнялось особое задание штаба фронта? (Ведь, бывало, получали журналисты такие поручения — командование очень доверяло им.)

Нет, и этого не было. Просто редактор приказал сдать стихи в номер (хотя еще неясно было, сумеем ли выпустить газету — бомбы выли над зданием типографии) и чтоб стихи были о Победе, а комиссар в должности поэта уже держал в кармане именно те стихи, которые нужны были редактору сегодня и немедленно.

В стихах Волга и Дон как бы окружали и душили пришельцев, и не только география подводила к подобному образу, но просто необходимость…

И не будучи стратегом, могу с уверенностью сказать, что в Генеральном штабе такого плана не было, хотя бы потому, что в августе фашистские войска еще не прорвались в Сталинград и можно еще было надеяться, что они будут остановлены на подступах к городу, на Дону…

Никакого другого выхода, кроме разгрома врага, кроме Победы, не было тогда. Об этом думали воины, в это верили, а поэты формулировали их мысли и чувства.

В том же духе писали в те дни мои товарищи по Юго-Западному фронту Борис Палийчук, Микола Бажан, Микола Упеник, Павло Усенко.

Разумеется, мы не знали еще, что бои будут идти в цехах Тракторного завода и «Красного Октября», на городском вокзале и на самом берегу Волги. Не могли мы предвидеть, какого напряжения достигнет сражение в городе и в междуречье Волги и Дона. Но если поэзии дано хоть на дни, на месяцы опережать время, то именно эта ее таинственная возможность могуче проявилась на Великой Отечественной. Разве стихи Николая Тихонова, Ольги Берггольц, Александра Прокофьева с первого дня блокады не были стихами о победе под Ленинградом? Разве стихи Алексея Суркова, Константина Симонова, Маргариты Алигер, Иосифа Уткина не были стихами о будущей победе под Москвой?

Подобную работу — именно работу — пришлось вести всем поэтам армейских и фронтовых газет (и центральных, конечно). Строки стихов были как пули, летящие во врага из недалекого будущего.

«Разговор Волги с Доном» появился тогда, когда положение на нашем Юго-Западном фронте было чрезвычайно тяжелым.

Не помню, вышла ли в тот день газета, но отчетливо помню свой «Разговор», отпечатанный листовкой. В том же августе я вновь выехал в междуречье Волги и Дона, прихватив и запихнув в полевую сумку пачку этих самых листовок.