Летучий корабль

Лида положила руки на колени и сидела полминуты. Потом мучительно, громко застонала. Встряхнулась, вскочила и ушла к забору. Павел наблюдал, как жена нетерпеливо дергала планки штакетника, — говорила что-то самой себе, и Павел, приуныв, угадывал содержание ее монолога. Она сетовала, что у нее нет сил: к дурной сестре и дурному сыну присоединяется дурной муж с идиотскими капризами. Что ей привиделось, будто наконец они вздохнули свободно, — а теперь на нее взваливают обязанности сиделки, у которой не будет ни гроша. Что с ней поступают подло, мерзко и что ей надоело быть рабочей лошадью. Что она когда-то наступила на горло собственной песне, и никого не волновало, что она думает по этому поводу. Движения ее плотного тела были резкими; потом, отдышавшись, она успокоилась. Постояла, схватившись за перекладину забора, и побрела обратно. Павел предчувствовал жестокие слова, которые она сейчас ему скажет. Она опустилась на скамейку рядом с ним, вздохнула и проговорила:

— Бедный ты мой… дурной. Что с тобой делать? — Она ладонью, печально, стала гладить его по лбу и волосам. — Знаешь, когда я тебя в первый раз увидела?

— На свадьбе? — спросил Павел, оторопев от ее неожиданной милости.

— Нет, раньше. Ты перед подъездом с Иркой стоял… она — такая правильная, противная… а ты — такой дурной…. Господи… вот попала, — она махнула свободной рукой. — Что делать. Хорошо не жили — нечего и привыкать…

И она заговорила, что от судьбы не уйдешь: через десять лет на копеечную пенсию, и если ей на роду написано — быть неудачницей, — куда деваться… Ее потное лицо волновалось, и Павел сейчас только заметил, что у нее теперь несимметричный рот: один уголок дрожащих губ оставался неподвижным, словно его закрепили клеем. Ему передалось Лидино волнение; глядя в ее перекошенное лицо и во влажные глаза, он поразился открытию, что если Лида исчезнет, то все рухнет, и у него ничего не останется.

В снопе благородных мыслей мелькнула и подлая мыслишка, что ремонт удобнее делать в согласии, — но Павел, морщась, прогнал эту нечаянно затесавшуюся гадость прочь.

— Прости, — пробормотал он, обнимая Лиду и прижимая к плечу ее теплую, пропахшую шашлычным дымом голову. Они сидели, пока не явился Сева с восклицанием:

— Ребята, я извиняюсь, что нарушаю ваше романтическое свидание… мороженое заберу?

Он ловко ухватил со стола бадью и кинулся с нею к дому, будто за ним гнались.

Павел с Лидой сидели долго; все остальные ушли в дом и засветили лампы, — только тогда Люся, хрустя дорожным гравием, подошла к беседке. Она собрала посуду, и это было сигналом, что гостям пора спать, а хозяевам — запирать дверь на ночь.

Все же Павел согласился, что, пока они делают ремонт, он не будет делать резких движений. Так что жизнь двигалась своим чередом, но он был доволен собой, — поэтому, увидев как-то вызов от Михаила, приготовился веселить товарища анекдотом и слегка испугался, когда его резанул по ушам серьезный тон приятеля.

— Про Игоря вчера… знаешь? — спросил Михаил. — Ну, что… его нет. — И до Павлова сознания не дошел смысл фразы, которая в первую секунду его немного насмешила. Только осмыслив странноватую формулировку вместо слов, которые Михаил не смог выговорить, Павел понял, что провалился в вакуум, где нечем дышать и не за что ухватиться.

— Не понимаю… глупость. Вроде криминала нет, — Михаил словно досадовал, что, будь там криминал, все было бы просто. — Женщина… ну, его последняя… кажется, никого, кроме нее, не было.

Его, разъявшего на детали множество разнокалиберных кончин, раздражала то ли нехватка криминала, то ли очевидность, что криминал есть, а ему приходится говорить обратное. Павел проглотил просящуюся на язык историю с гибелью Никиты, когда по всем статьям выходило, что криминала нет, но все были уверены, что он есть.

— Когда похороны? — спросил он.

— Не знаю, — вроде будут закрытые, родители захотели.

— Так нельзя, — возразил Павел. — Это не по-человечески — надо проститься.

Он еще договаривал фразу, а внутри разливалась надежда, что Игорь, объявив себя по какой-то причине умершим, на самом деле жив.

Повесив трубку, он еще верил, что провозглашенная смерть — очередной спектакль, как в кафе, и что сменившему колею, стезю, страну, галактику и судьбу Игорю еще суждена удивительная жизнь. Он утаил от окружающих беду, не сомневаясь, что в конце дня позвонит Михаил, скажет, что прощания не будет, и вывод, который последует из невероятного финта, станет очевидным. Но он ошибся — Михаил назначил точные ориентиры: адрес, дата, время.

Весь вечер, придя домой, Павел вызванивал дальних, случайных и мнимых знакомых — доставал телефоны, раскапывал контакты, писал сообщения, натыкался на пустые места, на чужие квартиры и на возмущенных родственников, но не ощущал неловкости: он был уверен, что все люди, которые хотя бы мимолетно знали Игоря, придут к нему проститься. Подавленной выглядела даже Лида, которая нашла достойные Павловой потери слова.

— Талантливый был человек… во всем, — она вздохнула и замолчала.