Лев

До сих пор Буллит словно разговаривал сам с собой, но теперь он призвал меня в свидетели:

— Вы можете себе это представить? Общая спальня, столовая, классы — и все это вместо лагерных костров, солнца над зарослями и свободных, диких зверей… Мне оставался один путь, и я его избрал. Я ушел из дома, с карабином и патронташем, зарабатывать себе на жизнь. И я зарабатывал. Вполне прилично.

Последние слова Буллит произнес печально и глухо. Он умолк, и на лице его было такое мечтательное, снисходительное и недоверчивое выражение, какое бывает у стариков, когда они вспоминают безумства и радости своей юности, словно это не они сами прожили такую жизнь. А ведь Буллиту не было и сорока!

Я без труда следил за воспоминаниями моего сурового гостя. Его прошлое, прошлое пирата саванн и разбойника джунглей, было известно от берегов Индийского океана до великих африканских озер. В барах Найроби, в отелях Уганды, на плантациях Танганьики или Кении всегда можно было найти людей, готовых порассказать о подвигах Булла Буллита в его героическую эпоху. Один прославлял его силу и выносливость, другой — его невероятное упорство, третий — его храбрость, четвертый — его безошибочное чутье и его руку, не знавшую промаха. И каждый в доказательство своих слов приводил удивительные примеры.

Орды слонов, истребленных ради слоновой кости, предназначенной для индийских перекупщиков, стада буйволов, уничтоженных ради продажи вяленого мяса, бесчисленные хищники, убитые из-за их ценных шкур. Правительственные миссии поручали Буллиту уничтожение хищников в некоторых районах, где они не давали житья населению. Многодневные засады в конце концов избавляли целые деревни, трепетавшие перед львами-оборотнями и леопардами-колдунами, от этих пожирателей скота и людей. Годы странствий и преследований, терпения и риска, и все это — в мире зверей и бесконечных зарослей под созвездиями африканских ночей… Вот образы, которые, наверное, возникали в памяти Буллита. Мое предположение переросло в уверенность, когда он мечтательно сказал:

— Кихоро все это помнит.

Звук собственного голоса вернул его к реальности и к сегодняшнему дню. Но еще не до конца, потому что он спросил:

— Неужели это возможно?

И видя, что я не понимаю, к чему относится этот вопрос, нетерпеливо продолжал:

— А ведь все очень просто. Чтобы убивать зверей, надо их хорошо знать. А чтобы их знать, надо их любить, и чем сильнее ты их любишь, тем больше убиваешь. Но на деле все гораздо страшнее. Именно любовь к ним побуждает их убивать и приносит охотнику радость. И тогда не важно, голоден ты или нет, получишь ты выгоду или сам приплатишь, с лицензией или без нее, на разрешенных участках или на запрещенных, опасное или беззащитное, — тебе уже все равно. Даже если зверь прекрасен и благороден, даже если он трогает тебя до глубины сердца своей фацией или мощью, ты все равно убиваешь, убиваешь и убиваешь. Но почему?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть, в тот миг, когда вы спускаете курок, вы чувствуете, что животное действительно вам принадлежит.

— Возможно, — сказал Буллит, пожимая плечами.

Стадо газелей промчалось по середине поляны на фоне Килиманджаро. Их тонкие рога, откинутые далеко назад, почти горизонтально, напоминали своим изгибом крылья.

Буллит проводил их взглядом и сказал:

— Сегодня мою душу наполняет радость, когда я их вижу, просто вижу. Но раньше я выбрал бы самую крупную, самую быстроногую, с самой красивой шкурой, и я бы не промахнулся.

— Это ваша женитьба все изменила? — спросил я.

— Нет, — ответил Буллит. — Это произошло до того, как я встретил Сибиллу. И это тоже необъяснимо. В один прекрасный день звучит выстрел, и зверь падает, как обычно. Радость кровопролития, которая была самой сильной из всех, — ее вдруг не стало, исчезла!

Буллит пригладил широкой ладонью рыжую шерсть на своей обнаженной груди.

— Но ты продолжаешь убивать по привычке, пока не приходит другой день, когда уже нет сил продолжать. И ты понимаешь, что любишь зверей ради того, чтобы видеть, как они живут, а не как они умирают.

Буллит дошел до ступеней веранды и окинул взглядом бесконечный пейзаж, затянутый дымкой зноя.

— И я не один такой, — это уже случилось со многими. Все директора национальных парков — бывшие профессиональные охотники, раскаявшиеся убийцы. — Он горько усмехнулся. — Но раз уж я зашел дальше всех по пути убийства, я пойду дальше всех и в обратном направлении. Наверное, это у меня в крови. А кроме того…

Не закончив, Буллит устремил взгляд в глубь поляны, где водная поверхность в этот час лишь угадывалась по тусклым отсветам. Он спросил:

— Это вон там Патриция вошла в стадо животных?

— Да, там, — ответил я. — Это надо было видеть своими глазами, чтобы поверить.

— Когда у тебя нет перед ними вины, животные это знают, — сказал Буллит.

Он повернулся ко мне, словно пытаясь найти в моих чертах, как бывало уже не раз, ответ на мучивший его вопрос. И наконец сказал:

— По словам Кихоро, малышка долго с вами говорила.