Лев

— Патриция отнеслась ко мне по-дружески, — сказал я. — А потом вдруг вспомнила, что я завтра уезжаю. И я перестал быть ее другом.

— А, понятно, — пробормотал Буллит.

Он закрыл глаза. Плечи его опустились, руки бессильно повисли. У него был вид большого и очень больного зверя.

— Неужели ей суждено одиночество? — пробормотал Буллит. Он открыл глаза и спросил меня: — Вы в самом деле не можете задержаться еще немного?

Я не ответил.

— У нас каждый день утром и вечером радиосвязь с Найроби, — робко сказал Буллит. — Вы можете изменить дату отлета.

Я не ответил.

— Наверное, у каждого в жизни свои дела и обязанности, — сказал Буллит.

Он ушел, даже не взглянув на меня. Точно так же, как тогда Патриция.

IX

Я покинул веранду, чтобы позавтракать в хижине. Остроконечная соломенная крыша и стены, обмазанные толстым слоем глины, создавали внутри некое подобие прохлады.

Бого открыл консервы и бутылку вина. Я спросил его, не видел ли он Патрицию.

— Нет, месье, — сказал он и умолк.

Зная его, я ни на что другое и не рассчитывал. Однако на сей раз маленькие геометрические фигурки на его лбу и щеках, — треугольники, кружки и квадратики, образованные морщинами, — как-то странно зашевелились. И словно против воли он продолжал:

— Я больше не видел белую девочку, но все в деревне говорили мне о ней.

Бого замолчал в нерешительности. Я сделал вид, что поглощен едой. Как ни удивительно, сегодня он обязательно хотел мне что-то рассказать, но любой вопрос мог его насторожить.

— Люди ее очень любят, — снова заговорил Бого. — Очень сильно любят. Но они ее боятся.

— Боятся! — воскликнул я.

— Она колдунья среди диких зверей, месье, — сказал Бого, понижая голос. — Мне поклялись, что отец ее — лев.

Я вспомнил львиное лицо Буллита и спросил:

— Эти люди хотят сказать, что ее отец похож на льва?

— Нет, люди говорят, что настоящий лев, месье, — настаивал Бого.

Голос его утратил обычное бесстрастие, а сплошь покрытое морщинами лицо из черного стало серым, словно обесцвеченное ужасом. Между тем Бого был христианином, одевался по-европейски и читал кенийские газеты на английском языке.

— Ты думаешь, это возможно? — спросил я.

— Все возможно, месье, — очень тихо ответил мой шофер. — Все возможно, если бог дозволит.

О ком он думал — о боге христианских миссионеров или о других, более древних и могущественных богах африканской земли?

Он продолжал почти шепотом:

— Люди видели эту девочку в зарослях; она лежала рядом с огромным львом, и лев держал ее в лапах, как своего ребенка.

— Кто это видел? — спросил я.

— Люди, — ответил Бого.

— Какие люди?

— Люди, которые видели, люди, которые знают, — ответил Бого.

Он посмотрел на меня робким взглядом. Я не мог понять, чего он хочет, — чтобы я разуверил или чтобы я разделил с ним страх.

— Полно, Бого, — сказал я, — успокойся. Вспомни, сколько всяких историй мы наслышались за время нашего путешествия — ты ведь сам их мне переводил!.. В Уганде видели людей-пантер, в Танганьике — людей-змей. А около озера Виктория нашлись даже такие, кто говорил с самим Лутембе, великим богом-крокодилом, которому две тысячи лет.

— Это правда, месье, — согласился Бого.

Убедил ли я его? Голос Бого стал снова бесстрастным. А по лицу нельзя было ни о чем догадаться.

В хижину вошел рейнджер. Бого перевел его слова. Рейнджер прислан в мое распоряжение для осмотра заповедника. Этого требуют правила. По территории национального парка запрещено передвигаться без вооруженной охраны.

Рейнджер с карабином сел на переднее сиденье рядом с Бого. Я устроился сзади.

Заповедник был огромен. Он простирался на десятки и десятки миль: здесь были кустарниковые заросли и леса, саванны, холмы и скалистые утесы. И над всеми этими раскаленными зноем дикими пространствами возвышалась колоссальная масса Килиманджаро с его снежной шапкой. Животные были повсюду. Никогда еще не видел я столько семейств жирафов, столько скачущих антилоп, убегающих зебр и страусов или таких огромных стад буйволов.

Не было никаких оград и никаких видимых знаков, которые отделяли бы, заповедник от окружающих зарослей. Граница его значилась только на картах и в кадастрах. И тем не менее животные каким-то образом чувствовали, знали, — и передавали друг другу эту уверенность на своем таинственном языке, — что здесь они под защитой, здесь их убежище.

Изобилие животных и великолепие природы сначала очаровывали. Но очень скоро я почувствовал, что все эти чудеса вызывают у меня раздражение, даже боль. Каждый раз, когда я хотел остановиться и приблизиться к животным, рейнджер не разрешал мне отходить дальше нескольких метров от дороги и при этом все время держался рядом. Каждый раз, когда я хотел свернуть на одну из сотен троп, которые вели к лесам или холмам, к тенистым рощам и звериным логовам, рейнджер меня останавливал. Мы не имели права отступать от установленного официального маршрута, то есть от одной-единственной широкой дороги, пересекавшей заповедник во всю его длину, с короткими редкими ответвлениями, проложенными Буллитом.