Читаем Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт полностью

Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

Давайте без дискуссий, сказал Кляйнцайт. Не по нутру мне ваш тангаж.

Фу-ты, ну-ты, сказали его органы. Они принялись беспорядочно зудеть, ломить, неметь и вопить от боли. Кляйнцайт в панике обхватил себя руками. Они вовсе не друзья мне, думал он. Как-то само собой разумеется, что наши органы нам друзья, но в самый ответственный миг у них, похоже, не оказывается вообще никакой верности никому.

Я здесь, сказала коленка Сестры.

Терпеть тебя не могу, отозвалось колено Кляйнцайта. Ты прямо пышешь здоровьем.

Хочешь, чтобы я заболела? – спросила коленка Сестры.

Нет, сказало колено Кляйнцайта. Я не про это. Будь здоровым, круглым и красивым. Я люблю тебя.

Я тоже тебя люблю, сказала коленка Сестры.

Кляйнцайт положил глокеншпиль на пол, поднялся с кресла-каталки, поцеловал Сестру.

XVIII. Взбучка завтра в раскладе

Утро в Подземке. Шаги и лица густы и крикливы без речи, наползают, словно рыбья чешуя, отзываясь эхом в коридорах, сдергивая покровы с пустоты, брошенной стоять ночью на перронах. Недвижные лестничные марши тронулись, переросли в эскалаторы. Из тоннелей вперед выстрелило огнями, и чернота вскричала, разбудила Рыжебородого в ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА.

Тот совершил утренний туалет, позавтракал, уложился, вышел из ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА. Там и сям обронил он листы желтой бумаги, проехал на поезде до следующей станции, разбросал еще бумаги. Сел на другой поезд и до самого утра разбрасывал желтую бумагу на станциях подземки. С последней станции на своем маршруте он проделал весь путь обратно, ища разбросанные собой листы.

Поднял первый, какой нашел. Он был чист с обеих сторон.

Я вообще не обязан что-то писать, сказал он бумаге. Иль мог бы написать елизаветинскую любовную лирику. «К Филлиде», например.

Взбучка завтра в раскладе, сказала бумага.

Я тебе сказал, что уже от этого устал, сказал Рыжебородый.

Вот невезуха, сказала бумага. Взбучка завтра в раскладе.

Я не хочу, сказал Рыжебородый.

Давай-ка напрямик, сказала бумага. Дело не в том, чего хочешь ты. А в том, чего хочу я. Так?

Так, сказал Рыжебородый.

Так, сказала бумага. Взбучка завтра в раскладе. На этом пока все. Свяжусь с тобой позже.

XIX. Эпиталама

Поздравляю, сказал Лазарет Сестре.

Почему ты со мной разговариваешь? – спросила та.

Мы никогда прежде не говорили.

Прежде мне это не приходило в голову, сказал Лазарет. А теперь пришло. Счастливая, счастливая, счастливая пара, э? Лишь больные достойны красоты или как?

Лишь те, кто в пижамах, завоевывают тех, кто в узких брючках, да? Я тебя в таких видел. Я подмечал, с жаром.

И без них тебя видел. Ой да-с. Лишь на склоне лет случается сорвать сочную юную сливку, хм-м? Хо хо, ха ха.

Кгхм-ф-ф. Тс-с-с-с. Да. Гм!

Смотри не надорвись, сказала Сестра.

И не подумаю, ответил Лазарет. Я цвету, я преуспеваю, я расту. Харф. Гурф. Рук-к-к. Ах!

Молодец, сказала Сестра. Должно быть, у тебя еще куча дел, тебя прямо-таки на части рвут. Не стану тебя задерживать.

Отнюдь, ответил Лазарет. Это я тебя содержу.

Здесь я зарабатываю себе на жизнь, в смысле, сказала Сестра.

Нет, сказал Лазарет. В смысле – я держу тебя, твою красоту, твою твердость, твою узкобрючность, твою пухлоту, всю тебя. Он тебя не получит. Не обсуждается. Ты встречалась с Подземкой?

Я была в Подземке, сказала Сестра.

Но не встречалась, заключил Лазарет. Есть разница. Однажды, быть может, ты встретишь Подземку. Пока же скажем, из чистого легкомыслия, что у меня имеется некая связь с Подземкой. В иные мгновения я, несомненно, стану утверждать иное. А в данный миг скажу так. Если б я велел тебе подумать об Эвридике, это была б интересная аллюзия, но слишком уж натянутая, ты не находишь.

Да, ответила Сестра.

Лазарет стал высок, отдален, громаден. Его викторианский потолок с подкосами взмыл, словно в соборе, серый свет вознесся недосягаемо.

Подумай об Эвридике, произнес Лазарет. Призови на память, произнес Лазарет, Эвридику.