Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

– Тучки с градинами, – сказал Рыжебородый. – Будешь и дальше мне мешать, так я, может, еще с тобой разберусь.

– Это я тебе мешаю! – сказал Кляйнцайт. – Последними словами Очага были: «Стрелочка в квадрате». Я купил себе глокеншпиль в «СКРИПИЧКЕ. Все на складе». Ничего подобного не бывало до твоей желтой бумаги. – Он протянул Рыжебородому сигарету, дал ему прикурить, прикурил сам. Оба курили, пялясь в окно.

Рыжебородый показал Кляйнцайту пустую чашку. Кляйнцайт взял еще два кофе и еще две фруктовые булочки.

– Фруктовые булочки, коли на то пошло! – произнес он. – Фруктовые булочки ел толстяк. Что у тебя – тоже незаполненный объем?

Рыжебородый взирал на него, пока он ел булочки.

– Ты! – проговорил он, когда Кляйнцайт закончил жевать. – Ничем не лучше сосунка несмышленого. Ты, будь оно неладно, на все хочешь ответы, чтоб все объяснилось, вынь да положь тебе смыслы и всякого якого. Мне-то какая разница, что с тобой вытворяет желтая бумага? Тебя самого колышет, что она вытворяет со мной? Конечно, нет. С чего бы?

У Кляйнцайта не было ответа.

– Так-то, – сказал Рыжебородый. – Нечего сказать. Все мы одиноки, те из нас, кто одни. Почему им обязательно об этом лгать?

– Кому? О чем?

– Газетам и журналам. О том, каково оно. О Хэрри Дайвдолге, к примеру.

– Это который написал «Убой по жизни»?

– Ну да, – сказал Рыжебородый. – Вон в «Санди Таймз Мэгэзин» можно увидеть его снимки в особняке Роберта Эдама[18].

– Помпвуд.

– Ну да. Вот он на снимках купается в ванне, которая на самом деле перевернутый купол Тьеполо с одной из часовен поменьше, футов двадцати в поперечнике. Фрески залиты плексигласом, чтоб не пропускали воду. Затычка от слива, вырезанная из розового коралла, вделана в правый сосок Венеры. Сам же купол покоится на основании из глыб паросского мрамора весом двенадцать тонн из храма Аполлона на Лесбосе.

– Да, – сказал Кляйнцайт. – Я видел снимки.

– Под картинкой Дайвдолга в ванне подпись: «Наедине с собой под конец дня, Хэрри Дайвдолг отдыхает у себя в ванне, правя гранки нового романа “Трансвеститов экспресс”».

– Так, – сказал Кляйнцайт. – И что?

– А то, что он вовсе не наедине с собой, – ответил Рыжебородый. – Почему не могут сказать: «Пока восемнадцать человек прислуги заняты в особняке различными делами, Хэрри Дайвдолг в присутствии своего агента Титуса Прилипала, поверенного Иззи Вращенцо, ассистента по исследованиям Трибады Стойк, секретарши и прессагента Полли Филлы, специалиста по икебане Сацумы Содомы, массажиста и личного тренера Жан-Жака Засажака, своего дружка Ахмеда, фотографа “Таймз” А. Болта Мырга и его ассистента Б. Езымени, а также корреспондента “Таймз” Уордсуорта Мелка сидит в ванне с гранками своего нового романа “Трансвеститов экспресс”»? Разница есть, и разница имеет значение.

– Я часто думал о том же, – сказал Кляйнцайт.

– Книги в этом ни фига не смыслят, – сказал Рыжебородый. – Когда Убой один в подводной лодке, оплетенной щупальцами радиоконтролируемого гигантского спрута доктора Воня…

– Он не один, потому что рядом гигантский спрут, – сказал Кляйнцайт.

– Он не один, потому что рядом Хэрри Дайвдолг, который нам об этом рассказывает, – сказал Рыжебородый. – Я вот о чем: пусть хоть не сообщают, что Хэрри Дайвдолг наедине с собой, когда он совсем не один. Разве я многого прошу? Вообще просьба пустяковая.

– Абсолютно разумный запрос, – сказал Кляйнцайт. – Пристоен в своей умеренности.

– Ты это чего ко мне подлизываешься? – произнес Рыжебородый. – Для тебя я ни шиша не могу сделать. Обычная писчая, э?

– Что обычная писчая?