Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

Сестра в совином сумраке, Сестра выскальзывает из брючного костюма, переступает через штанишки в мареве газового пламени. Сестра жемчужна в сумерках, шелковиста на цветастых простынях, вкусна во рту, богата на ощупь, Кляйнцайт, ошеломленный, стал ничем, исчез, возник, из ниоткуда вошел, изобретая себя как тему, как сюжет. Отвеченный Сестрой, он звучал глубоким ознобом, безмолвием, всё под ним, восставшая Атлантида, золотые купола и восточные ковры, центральное отопление, финики и гранаты, крапчатый солнечный свет, стерео. Далеко под ними Подземка спросила: ты ли Орфей?

Не приходится сомневаться, ответил Кляйнцайт, со временем расширяясь бесконечно вперед, назад. Кто еще мог быть столь гармоничен, столь глубок?

Полегче там у газового огня, не налегай на цветастые простыни, сказала Подземка. Не налегай так на Сестру.

Легче легче легче, отозвался Кляйнцайт.

Не то что легче, может, – позже, сказала Подземка. Проверю тебя потом, гляну, вспомнишь ли.

Вспомню, ответил Кляйнцайт. Как бы мог я э-э, как бы мог я мнэ…

Забудь, сказала Подземка.

Ах да, сказал Кляйнцайт, потерявшись в куполах и гранатах, солнечном свете Атлантиды, оглохнув к дальнему Лазарету, что рычал и ревел, словно минотавр. Они заснули, проснулись, обнялись. Проигрыватель безмолвствовал, наблюдая одним красным глазом.

Сестра поставила «Ein feste Burg ist unser Gott»[28], они покурили при свете газового пламени. Сестра заштопала Кляйнцайту один носок. Кляйнцайт открыл корпус часов, ослабил перекрученную пружину, пустил часы вновь, вышел, купил шампанского. Сестра сделала яичницу-болтунью, отправилась в больницу на дежурство.

Кляйнцайт остался у Сестры. Каковы были мои воспоминания? – спросил он. Котяра, похороны, Фолджер Буйян. Было ли там что-нибудь еще?

Вот, сказала Память, и ее вырвало. А теперь прибери, как все остальные, сказала Память. Ты ничем не лучше других. У тебя целая жизнь.

ХХХ. Поздний кофе

Я не знал, когда был состоятелен, сказал Кляйнцайт, один у Сестры. О Боже, там столько подробностей, ошеломляющая тяжесть подробностей вспомненной жизни…

Не докучай мне подробностями, отозвался Бог. Я тебе это уже говорил. Кляйнцайт его не услышал. О Боже, молвил Кляйнцайт. Я родился, у меня были мать, отец и брат, я жил в доме, у меня имелось детство, меня выучили, я отслужил в армии, женился, завел дочь и сына, купил дом, развелся, нашел квартиру, потерял работу, вот он я. Чем не запись?

Если это она, хватит ее проигрывать, сказал Бог.

Кляйнцайт его по-прежнему не слышал.

Воспоминания и без того плохи, продолжал Кляйнцайт. Еще у меня есть страховые полисы, договор аренды, свидетельства о рождении, браке и разводе, завещание, паспорт, водительские права, чековый счет и сберегательный счет, счета оплаченные и неоплаченные, не-отвеченные письма, книги, пластинки, столы, стулья, скрепки, письменный стол, пишущая машинка, аквариум, крем для бритья, зубная паста, мыло, магнитофон, часы, бритва, граммофон, одежда, крем для обуви. У меня есть галстуки, какие я никогда больше не надену.

Прошу прощения, сказал Бог. У меня в руке тут весь белый свет, и мне бы хотелось ненадолго его отложить.

Зазвонил телефон. Кляйнцайт взял трубку.

– Кляйнцайт? – спросил голос.

– Да, – ответил Кляйнцайт. – Кто это?

– Кришна. Вы скрываетесь?

– Не знаю. Обдумываю всякое.

– Удачи.

– Спасибо. Сестре что-нибудь передать?

– Нет, я звонил вам. Приветик! – Кришна отключился.

С чего бы это он мне звонил пожелать удачи? – подумал Кляйнцайт. Поглядел на Шиву Натараджу. Две правые руки, две левые. Верхняя правая держала барабан в форме песочных часов, верхняя левая – пламя. Другие правая и левая руки жестикулировали. Шива танцевал на распростертом маленьком и сокрушенном с виду демоне. Кляйнцайт сверился с книгой по индийской скульптуре, лежавшей неподалеку, нашел картинку с Шивой, очень похожим на того, что был перед ним. «Нижняя правая рука в жесте Абхайя, выражающем “Не бойся”», – сообщила книга. Очень хорошо, сказал Кляйнцайт. Не бойся. Это о чем? – спросил он Шиву.

Нечего бояться, ответил Шива.

Ну да, сказал Кляйнцайт. Ничего я как раз и боюсь, и каждый день его все больше.

Что б ни было формой, это пустота, ответил Шива. Что б ни было пустотой, это форма.

Нечего мне тут индийского мистика впаривать, сказал Кляйнцайт. «Творение возникает из барабана», – прочел он. Или глокеншпиля, я бы решил, произнес он. «Из пламени происходит разрушение». Ну, так и есть: куришь. «Из ноги, поставленной на землю, иллюзия; поднятая нога дарует спасение». Ах, произнес Кляйнцайт, как оторвать от земли обе ноги, э?

Попробуй для начала одну, сказал Шива. Вся штука в том, чтобы почувствовать, как сквозь тебя проходит танец, пусть шевелится, знаешь. Ушли, ушли, ушли за грань, совсем ушли за грань, о что за пробужденье, салют всему!

Вполне, сказал Кляйнцайт. Он попытался встать в ту же позу, что и Шива. В ногах его ощутилась слабость.

Слышь, эй, произнес Бог, ты это что, заигрываешь с чужими богами? Кляйнцайт впервые услыхал его.

Предложи что-нибудь получше, сказал он.