Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

Кляйнцайт посмотрел вверх, на лампочку ванной. Должно быть, десятиваттная, клянусь, произнес он, почистил зубы щеткой Сестры, лег в постель.

Наутро к нему в постель легла Сестра, пихнула его холодной голой попой.

Ну да, подумал Кляйнцайт. Плевать, что Бог не помнит, как меня зовут.

XXXI. Сутенер

Кляйнцайт добрался до больницы, вытащил все из шкафчика, сложил вещи. – Где вы были? – спросила дневная медсестра. – Снаружи, – ответил Кляйнцайт. – А сейчас куда собрались? – Туда же. – Когда вернетесь? – Не вернусь. – Кто разрешил вам уйти? – Бог. – Поосторожней выражайтесь, – сказала медсестра. – Существует Акт о психическом здоровье, знаете.

– Англиканская церковь тоже существует, – сказал Кляйнцайт.

– А что доктор Розоу? – спросила сестра. – Он что-нибудь сказал о вашей выписке? Вам же назначена операция, разве нет?

– Нет, он ничего не сказал, – ответил Кляйнцайт. – Да, мне назначено.

– Тогда вам придется подписать эту форму, – сказала медсестра. – Выписываетесь сами вопреки рекомендациям.

Кляйнцайт подписал, выписался вопреки рекомендациям. Попрощался со всеми, пожал руку Шварцгангу.

– Удачи, – сказал тот.

– Пыхти, – сказал Кляйнцайт.

Когда он спускался по лестнице, ноги у него дрожали. Лазарет ничего не сказал, помычал мелодию, сделал вид, будто не заметил. Кляйнцайта полуподташнивало – так же ему бывало, когда он ребенком прогуливал уроки. В школе прочие дети находились там, где положено, безопасно облеченные расписанием, не то что он, один под взором того, что бы там на него ни взирало сверху. Солнечный свет на улице стращал. Позади него Лазарет продолжал хранить молчание, вслед не тянулась ни рука, ни лапа. Кляйнцайту не за что было держаться, кроме собственного страха.

Не то чтоб все в порядке, сказал он Богу. Не то чтоб мне сделали операцию и все мои неприятности позади.

А сделай тебе операцию, неприятности остались бы позади? – спросил Бог. Все тогда было бы в порядке? Ты стал бы жить вечно в добром здравии?

Ты слишком высокомерен, сказал Кляйнцайт. Меня это пугает. Не думаю, что тебе вообще есть дело до того, что происходит со мной.

Не жди от меня человеческого, ответил Бог.

Кляйнцайт оперся на свой страх, поковылял на тряских ногах в черный солнечный свет, нашел вход в Подземку, спустился. Подземка казалась страной мертвых, недостаточно поездов, в поездах недостаточно людей, недостаточно шума, слишком много зазоров. Жизнь была словно телевизионный экран с отключенным звуком. В совершенном безмолвии примчался его поезд, Кляйнцайт вошел. В зазорах говорили, пели, смеялись без звука его жена и дети, кулаком тряс котяра, Фолджера Буйяна душили подушкой, отец его стоял с ним у края могилы и наблюдал, как хоронят деревья, траву и голубое-голубое небо. Поезд мог его довезти до мест, а не до времен. Кляйнцайт не хотел сходить с поезда, там не было времени, ничего не надо решать. Он выронил свой ум, как ведро в колодец Сестры. В ведре была дыра, оно поднялось пустым. В конторе ему отрабатывать еще месяц, вдруг вспомнил он. Месячное жалованье. Он даже не позвонил и не сказал, что он в больнице. В поезд вошли девушка и парень, обнялись, поцеловались. Вот у кого нет неприятностей, подумал Кляйнцайт. Они здоровые, они молодые, они проживут еще долго после того, как умру я. Я б мог избавить себя от многой боли, прекрати сейчас жить. Это слишком трудно. Однако глянь на спартанцев, э? Сидели себе в Фермопилах на скалах да причесывались. Глянь на птиц, глянь на зеленых черепах – они тысячи миль океана пересекают и находят нужное место, чтобы отложить яйца. Глянь на того парнягу, как бишь его звали, кто написал роман на 50 000 слов, ни разу не использовав букву е[30]. Кляйнцайт опять подумал о зеленых черепахах, в восхищении покачал головой.

Вышел из поезда, направился к ВЫХОДУ, проэскалировал. Девушки на плакатах с бельем бросали ему вызов бедрами, пупками, обнажали зубы, пялились сосками сквозь прозрачные ткани, бормотали глазами. Не сегодня, сказал Кляйнцайт. Сосредоточился на зеленых черепахах, а также подумал об альбатросах.

– С тебя еще пять пенсов, голуба, – сказала дама в окошке кассы. – Стоимость проезда поднялась. – Такова жизнь, отметил Кляйнцайт. Вчера добраться отсюда дотуда стоило столько-то, сегодня стоит больше. Вот так вот. Кто знает, во что мне встанет проснуться завтра.

Зашел в магазин канцтоваров «Раймен», отыскал желтую бумагу. 64 мила, сильно проклеенная, толстая с жестким обрезом по DIN, формат А4. Завернута в плотную бурую бумагу. На полке солидные блоки ее, каждый тихонько что-то себе мычит, неведомый, незримый под плотной бурой оберткой. Кляйнцайт отошел, поглазел на ленты для пишущих машинок, папки для бумаг, разноцветные скоросшиватели, зажимы, почтовые весы, вернулся, купил стопу желтой бумаги и шесть японских ручек, постарался выглядеть беспечно.

Поехал к Сестре, занялся с Сестрой любовью. После обеда они спустились с глокеншпилем в Подземку. Кляйнцайт развил тему зеленой черепахи. К ужину у них было £2.43.