Лев с ножом в сердце

— Ладно, девочки, — мама Ира докурила сигарету, ткнула ее в банку с песком. — Где, говорите, кабинет Елизаветы?

— Отсюда направо, третий. А вы к нам надолго? — спросил Эрик уже в спину мамы Ирине.

— Пока не знаю, — ответила та, не оборачиваясь, и, покачивая бедрами, поплыла по коридору, а молодые люди смотрели ей вслед.

— Шикарная женщина, — заметил Эрик.

— Ничего особенного, — ответила Аэлита, пожимая плечами. — Лично мне Лизавета нравится больше.

— Сравнила! — присвистнул Эрик. — Это… женщина! А твоя Лизавета — сплошное недоразумение!

— Много ты понимаешь в бабах, — уколола коллегу Аэлита.

— Я воспринимаю окружающий мир исключительно эстетически, — важно заявил Эрик. — И женщин в том числе. В этой сестре чувствуется личность, такая и коня остановит и… вообще. А Лизавета… Ты видела, как она одевается? Ужас! Она прячется от мира. Отгораживается, боится жить. Я как-то предложил сделать ей лицо, она отказалась таким тоном, будто я предложил ей переспать…

— Ладно, я пошла, — сказала невпопад Аэлита.

— Давай. До завтра.

Аэлита чмокнула Эрика в щеку и упорхнула. Он докурил сигарету и не спеша двинулся в свой закуток.

Дверь в отдел писем распахнулась.

Я оторвалась от письма девушки по имени Николь, которую только что бросили и которую я собиралась утешать, и опешила от неожиданности — Ирина, яркая, как с обложки… «Елисейских полей», картинно застыла на пороге и, опираясь рукой о косяк, смотрела на меня взглядом триумфатора. Ну и как я тебе, казалось, говорил ее взгляд. Хороша, ответила я восхищенно, окидывая с головы до ног прекрасное видение.

— Привет, доча, — произнесла Ира своим чуть сипловатым голосом и качнула бедром. Дремавший в гостевом кресле Йоханн сделал стойку: открыл глаза, тут же полезшие на лоб. Вскочил на нетвердые ноги и замер.

— А я шла мимо, — продолжала мама Ира, бросая на главреда короткие взгляды. — Дай, думаю, забегу…

— Ирина, — произнесла я, оглядываясь на Йоханна. — Я рассказывала. А это наш главный… редактор, Йоханн Томасович.

— Ира, — Низкий голос и улыбка, от которой зашлось сердце.

— Йоханн Аспарагус, — расшаркался главред. — Можно просто Йоханн. Очень рад! — Он благоговейно принял руку мамы Иры, приник к ней губами.

— Я тоже, — произнесла она. — Лизочка много рассказывала о вас.

— Не может быть, — пробормотал побагровевший Аспарагус.

— Рассказывала, честное слово!

Тут я опомнилась и предложила ей сесть. Йоханн развернул кресло, усадил мою мать. Уселся на свободный стул рядом. Она сидела царственно, забросив ногу на ногу. Поправляла локоны. С улыбкой оглядывалась.

— А здесь довольно мило, — сказала она наконец, выдержав долгую паузу. Достала из сумки сигареты. Стрельнула взглядом. Йоханн подскочил с огоньком. Она придержала его руку длинными трепетными пальцами, хищно сверкнули кроваво-красные ногти.

Мне казалось, я в театре. Наблюдаю сцену совращения праведника. На моих глазах умный и циничный главред, сильная личность, превращался в восторженного щенка, преданно заглядывающего в глаза хозяйке. У него даже лицо поглупело. Обо мне он забыл напрочь. Неужели так мало нужно, чтобы сбить мужчину с пути? Наша дружба, интеллектуальные посиделки, философские беседы о смысле бытия — все было забыто. Но при всем при том я не чувствовала себя задетой. Ни капельки. Скорее, наоборот — я ощутила что-то похожее на гордость. Ира в новом, безумно дорогом, как мне показалось, платье, с сумкой, которую я видела в витрине эксклюзивного бутика, в красных туфлях оттуда же, выглядела потрясающе. Добавьте сюда сильный удушливый запах парфюма — меня бы он убил, а ей подходит, абсолютно. «А деньги откуда?» — мелькнула мысль. Мелькнула и тут же пропала. У таких женщин должны всегда водиться деньги… какая разница, откуда!

— Я подумала, а что, если нам поужинать где-нибудь, — говорила мама Ира, красиво прищуриваясь от дыма. — Я тут ничего не помню… Что скажешь, доча?

Я и рта не успела раскрыть, как вмешался главред.

— Позвольте пригласить вас! — воскликнул он поспешно. — Позвольте составить вам компанию! Если, конечно, вы… не против. — Он так разволновался, что в его голосе прорезался чужеземный акцент.

Мама Ира не спешила отвечать. Лукаво улыбаясь, смотрела на Йоханна своими выпуклыми карими глазами. Покачивала ногой в красной туфле. Красиво пускала дым. Я смотрела на нее, невольно восхищаясь. Она однозначно вульгарна, это чистой воды китч. Все в ней китч: сипловатый голос, яркое платье, едва прикрывающее мощные бедра, глубокий вырез, туфли с немыслимыми каблуками, убийственное амбре духов. Но, боже ты мой, до чего же она хороша! В ней есть та изначальная женственность, которую ничем не перешибешь. Ни нуждой, ни болезнью, ни дурной одеждой. Эта победительная женственность втягивает в ее орбиту окружающих, и спасения, как я начинаю понимать, нет никому. «Почему же я… не такая, — подумала я с некоторой укоризной, обращенной к… природе? — Почему я ничего не взяла от своей матери? Ничегошеньки!»

— Мы согласны, — произнесла, наконец, Ира. — Правда, доча?