Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

«Прочитав такое у Толстого, можно было конечно спокойнее взрывать церковь»[198]. Трагическая констатация! Но В. В. Бибихин отмечает очень характерную для Толстого деталь. Писатель с таким неприятием относился в конце жизни к любым церковным обрядам именно потому, что на глубинном душевном и духовном уровне ему была совершенно недоступна красота и мистическая полнота литургической жизни Церкви, для которой сама литургия есть ощущение непосредственного, видимого, «имманентность небесного в человечески земном», телесного присутствия Бога в таинствах и литургических символах, которые (как, например, иконопись), воспринимаются писателем как проявление идолопоклонства[199].

«Литургический эксперимент», осуществленный в романе «Воскресение», к сожалению, был не единственным в истории русской литературы. Тенденция обыгрывать в литературе тексты Св. Писания и богослужения в кощунственном ключе присутствовала в культуре и раньше (в первую очередь в поэзии). Пик этого явления приходится на последние два десятилетия XVIII в. и первые три десятилетия XIX в., в чем нетрудно угадать закономерный итог екатерининского вольнодумства.

Именно в эти десятилетия в мировоззрении происходит кардинальный поворот, так как в допетровской системе культуры любая «игра» со священным была абсолютно невозможна[200]. Процесс появления кощунственной поэзии сопровождается рождением новой формы бытового поведения – особого типа разгула, которое «уже воспринимается не в качестве нормы армейского досуга, а как вариант вольномыслия»[201]. Это своеобразное безудержное буйство без всяких ограничений, стремление перейти черту, которую еще никто не переходил, не просто разврат, а осознанный аморализм, точнее, даже имморализм, при котором «предусмотренный» разгул перерастает в оппозиционный и появляются романтически титанические герои такого типа поведения, как, например, Федор Толстой-Американец, которого, по слову П. Вяземского

…страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!

Ф. И. Толстой (1782–1846) – двоюродный дядя Л. Н. Толстого. По свидетельствам современников, был одним из самых известных дуэлянтов своей эпохи (убил на дуэлях 11 человек). Женился на знаменитой цыганской плясунье А. Тугаевой.

Возникает круг образованных (на европейский манер) лиц, для которых литературное кощунство и бытовой разгул становятся некоторой культурной нормой. Однако было бы ошибкой утверждать, что круг этот состоял только из вольнодумцев и атеистов: кощунства в поэзии позволяли себе Г. Р. Державин и В. В. Капнист, которых никак нельзя к ним отнести. Такие кощунства имеют в первую очередь антиклерикальную направленность – вера и религия уже не ассоциируются с Церковью. При этом характерна следующая инверсия: если для поколения молодых образованных дворян начала XIX в. литературные кощунства относятся исключительно к «нижнему этажу» литературы, т. е. к «внутрилитературным» произведениям, стихам, адресованным в личной переписке очень узкому кругу знакомых литераторов, и никогда – к «верхнему этажу», т. е. к стихам изданным, опубликованным, публично прочитанным, обращенным к широкому читателю, стоящему вне литературного круга[202], то в творчестве Л. Н. Толстого все наоборот: носителями кощунства являются его «публичные» трактаты и последний роман, а дневники и письма их практически не содержат. Очень характерно также, что если в русской поэзии кощунство «технически» выражается в умении вставить в светские по содержанию тексты цитаты из Св. Писания и богослужения, то Л. Н. Толстой поступает наоборот: выражения из церковного обихода демонстративно заменяются на обыденные, бытовые. В этом и заключается знаменитое «остранение», о котором мы уже говорили в разделе, посвященном критике Толстым православного вероучения: «чашка» вместо «чаша», «ложка» вместо «лжица» и т. д.

Таким образом, можно говорить о некоторой тенденции, которая началась в конце XVIII в., а продолжилась после революции 1917 г. (некоторые стихотворения С. Есенина).

К сожалению, и перу А. С. Пушкина принадлежит гораздо менее известный, нежели толстовский, но не менее оскорбительный для христианина пример издевательства над церковной святыней. Имеется в виду послание В. Л. Давыдову, которое датируется 1821 г. Правда, нужно учитывать, что Пушкину, писавшему это стихотворение, было 22 года, а Толстому, автору «Воскресения», уже больше 70.