Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Своего апогея противостояние св. прав. Иоанна Кронштадтского и Л. Н. Толстого достигает в вопросе о Евхаристии. С точки зрения писателя, главное христианское таинство – мертвый символ, именно поэтому в кощунственном описании обедни в тюремной церкви в романе «Воскресение» он и прибегает к тому же приему, что и в описании театрально-оперной постановки в «Войне и мире» – «остранению», т. е. восприятию действия глазами незнакомца, ребенка, «естественного человека» с незамутненным культурой сознанием. С точки зрения Л. Н. Толстого, истинная жизнь вообще и истинная религиозная жизнь несовместимы с таким самообманом.

Напротив, всей своей жизнью, проповедью, служением св. прав. Иоанн показывает, что все, что составляет содержание жизни современного человека, есть фикция жизни и свободы, более того, сама жизнь мертва, сам человек есть «мертвая душа» без таинства Тела Христова, созидающего Церковь и животворного для каждого ее члена.

Поразительно, но среди русских священнослужителей были те, кто разделял взгляды писателя и весьма сочувствовал его идеям. Правда, таких было немного.

В архиве митрополита Антония (Вадковского) сохранился поистине уникальный документ – письмо первенствующему члену Св. Синода от некоего священника Павла Правдина, служившего в селе Рускино Витебской епархии. Если имя священника и место его служения не вымышлены, мы имеем дело со случаем, когда священнослужитель открыто выражает свое несогласие с решением Св. Синода, да еще в письме первенствующему члену.

Письмо послано 30 марта 1901 г. Помимо своего личного несогласия с решением церковной власти, автор подчеркивает, что это несогласие родилось еще в 1900 г., после распространения секретного циркуляра митрополита Иоанникия, и это несогласие разделяют «все в один голос», причем «в мире духовенства и вне оного», а публичное «отрешение» писателя от Церкви, как выражается автор, есть величайшая несправедливость по отношению к «гордости, славе сынов России», а в жизни общественной и частной – «доброго и примерного христианина-практика». Складывается впечатление, что автор письма, простой священник, служащий в глухой провинции, либо абсолютно не знаком с произведениями писателя, либо с основами христианской догматики, и полностью потерял чувство реальности. Письмо содержит в себе фактическую угрозу: «И не думайте, Ваше Высокопреосвященство, что не найдется священника, который не помолится о Льве Толстом – при его смерти (даже без покаяния!). Долой лицемерие! Таких священников найдется, к счастью, много, и они вознесут свои молитвы ко Господу о прощении грехов его и заблуждений – и, поверьте, не согрешат!»[595]

Безусловно, письмо священника Павла Правдина (повторю, если он действительно был Правдиным и священником) – документ маргинальный: трудно предположить, что многие священники могли так думать. Но для иллюстрации низкого уровня догматического сознания не только мирян, но и священнослужителей, оно очень характерно.

Интерес к идеям Л. Н. Толстого, безусловно, проявлял и священник Г. Петров, о котором речь шла выше в связи с историей появления синодального определения 20–22 февраля 1901 г. Напомню, что на докладе Д. С. Мережковского в начале февраля 1901 г. этот столичный иерей выступил с публичной апологией толстовских взглядов. 24–26 февраля 1908 г. священник Г. Петров, уже лишенный сана, побывал в Ясной Поляне – впечатления от этого визита он отразил в своей публикации[596].

Среди сочувствовавших писателю священнослужителей были люди поистине трагической судьбы. Пример такого рода – жизнь священника А. Аполлова (1864–1893), который в 1889 г. передал епархиальному архиерею рукопись, озаглавленную «Исповедь», хранящуюся ныне в архиве В. Г. Черткова в ГМТ. Аполлов рассказывает, как он пришел к мысли о справедливости учения Л. Н. Толстого. Утвердившись в этой мысли, Аполлов читал в церкви с амвона народные рассказы писателя и сотрудничал с издательством «Посредник». В 1892 г. он снял с себя сан, но впоследствии раскаялся в своем решении. Перед смертью Аполлов пережил тяжелый приступ депрессии в связи с известием о болезни туберкулезом, однако было уже поздно: его намерение покаяться перед смертью было крайне невыгодно сторонникам Толстого, которые, по свидетельству М. Сопоцко, послали к страдающему тяжелой болезнью и уже умирающему А. Аполлову П. И. Бирюкова «увещевать умирать мужественно» (86, 239–240;87, 198)[597].