Объективными причинами являлись прежде всего сущность политической власти в СССР, характер правившей партии, которая все более оформлялась в мощную структуру, ведущую часть тоталитарной системы, находившейся к концу 1920-х годов на заключительной стадии формирования. Эта система не терпела двоецентрия, тяготела к установлению персонального единовластия, прикрытого утопическими идеями, превращенными в демагогические лозунги, ставя в то же время цель упрочения своей власти любыми средствами. Тоталитаризм призван был ко времени завершения своего формирования найти фигуру, способную с наибольшей эффективностью обеспечить функционирование унифицированной социально-политической системы, стремившейся охватить все стороны общественной и личной жизни.[1053]
Тот факт, что этой фигурой оказался Сталин, вытекал не только из личностных черт его самого, но и из всего комплекса тоталитарной системы, нуждавшейся в прагматическом диктаторе, опиравшемся на властный аппарат.Этот общий комплекс дополнялся конкретными обстоятельствами 1920-х годов, когда не только в обывательской, рабоче-крестьянской среде, но и в партийных кругах накопилась невероятная усталость, вызванная непосильным грузом Гражданской войны, военного коммунизма, грандиозных проектов революционного переустройства не только России, но и всего мира. Бывшие ленинские соратники, стремившиеся вкусить, наконец, в полной мере практические результаты своей власти (они пользовались властью в личных целях и ранее, но в нестабильных условиях, под угрозой лишиться не только благ, но и жизни), увидели делового исполнителя этих волеизъявлений в скромном генсеке (только еще начинавшем показывать свою хватку), которого не один Троцкий, но и масса других функционеров считали посредственностью, серой фигурой, не манившей грандиозными всемирными перспективами, а намечавшей создание социалистического рая в недалеком будущем в масштабах собственного отечества. К тому же предполагалось, что эту фигуру можно будет без труда заменить иной, если возникнет нужда.
К числу субъективных причин поражения Троцкого относились его слабость как политического манипулятора, стремление в основном следовать идейным принципам марксистской политики, правилам игры, которые из нее вытекали, тогда как Сталин «возвел в закон жестокий нрав игры без правил» (Владимир Высоцкий). Но были и другие личностные причины, частично связанные с этой главной, а частично существовавшие самостоятельно.
Одна из них — меньшевистское или «полуменыиевистское» прошлое Троцкого, его столкновения с Лениным между двумя революциями в России, его позднее вступление в большевистскую партию. Троцкий никак не мог забыть своих острых и справедливых обвинений по адресу Ленина, выдвигавшихся с 1904 года. Он мог приспособиться к внутренней жизни большевистской партии, к ленинскому диктату и диктаторской государственной власти, которую сам исполнял с полной отдачей. Но все же в глубине души он не был в состоянии избавиться от юношеских надежд на возможность построения рабочей партии не на базе психологии осажденной крепости и вытекающего отсюда безоговорочного подчинения начальству, а с учетом самодеятельности рядовых масс.
Наконец, нельзя не принимать во внимание, что Троцкий чувствовал свое личное превосходство над окружающими, преувеличивал это превосходство, почти не скрывая этого. На виду были его высокомерие, отстраненность от окружающих, стремление смотреть на других, прежде всего на политических соперников, откровенно сверху вниз, тогда как Сталин покамест усиленно маскировался «большевистской скромностью».
Не исключены были непредвиденные повороты, которые могли бы привести к восстановлению Троцкого во властной иерархии, но это могло произойти только при катаклизмах, при внезапном исчезновении Сталина и близких к нему партократов, при коренном изменении политической обстановки в СССР. Рассчитывать на это в обозримой перспективе было почти невозможно. Политически активные слои общества постепенно исчезали. Рассчитывать на массовую поддержку Троцкий и его ближайшие сторонники теперь не могли. За баталиями 1927 года, разумеется, следили люди различного социального положения, но в основном отстраненно, не желая ввязываться в неприятные истории. Именно так — «Неприятная история» — писатель-сатирик Михаил Зощенко назвал свой рассказ 1927 года, в котором герой разыгрывает хозяйку дома, куда он пришел в гости: он якобы звонит в Кремль и спрашивает мнение товарища Троцкого о смысле слова «троцкизм». Хозяйка, конечно, шокирована, вечер испорчен.
Отныне Троцкий работал в основном не столько на современников, сколько на потомков.
Глава 8
ССЫЛКА
Изгнание из Москвы