Лев Троцкий

Несколько писем Троцкий получил от своей первой жены А. Л. Соколовской, с которой сохранил дружеские отношения. Александра Львовна выполняла просьбы бывшего супруга, посылала ему литературу. Соколовская рассказала, как проходило ее исключение из ВКП(б). Вот выдержки из ее письма от 2 мая 1928 года: «Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими, даже если мы друг о друге ничего не знаем». На партийном собрании произошел следующий диалог. У Соколовской спросили: «Как, вы даже против исключения Троцкого?» Она ответила: «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, который всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменил ей». «Как так? — возмущенно заявил председатель собрания. — Ведь он был меньшевиком? А Августовский блок?» Соколовская бросила в ответ: «Я не изучала историю партии по фальсифицированным документам, а сама ее творила. Вы мне про Троцкого не рассказывайте, а у меня про него спросите». Председатель воскликнул: «Я тоже знаю партию не по документам!» Александра, оставшаяся и в пожилые годы прежней юной революционеркой, сохранила за собой последнее слово: «Что ж, так значит не всякому дано умение понимать, что вокруг него делается».[1064]

В одном из первых писем друзьям и единомышленникам (которые затем Троцкий стал рассылать десятками), на этот раз адресованному бывшему наркому почт и телеграфов И. Н. Смирнову, Троцкий писал, что живет пока «в гостинице гоголевских времен».[1065] Через несколько дней, сообщая, что в гостинице «ужасный хаос, который, хотя и не является результатом землетрясения, но очень напоминает последнее» (правда, клопов в номере не было, и это приходилось рассматривать как маленькую радость), Троцкий выражал надежду в ближайшее время заняться охотой, хотя дичи и поубавилось, но она чрезвычайно разнообразна: от перепела до барса и тигра.

В двадцатых числах февраля Троцкому предоставили квартиру, и быт стал постепенно налаживаться. Он писал 27 февраля 1928 года: «Пришлось покупать мебель, восстанавливать разоренную плиту и вообще заниматься строительством, правда, во внеплановом порядке» (здесь звучала явная ирония по поводу советских планов. — Г. Ч.) В мае удалось получить небольшую денежную сумму, чтобы снять дачу в окрестностях города — так называемых «Садах»: на летний период все жители, которые были в состоянии это сделать, покидали Алма-Ату, где царили жесточайшая жара и невыносимая пыль. Сюда, в «Сады», приехали навестить родных сначала сын Сергей, а затем жена Льва Анна, настроение которой было удрученным, поскольку перед отъездом ее уволили с работы.[1066]

Первоначальное запрещение охотиться, исходившее от местного ГПУ, было, очевидно, после вмешательства Москвы, отменено. Правда, охоту ограничили 25 верстами, что вызвало новое возмущение, выраженное в телеграмме Менжинскому от 6 марта 1928 года. Заявляя, что в указанном радиусе охоты нет, Троцкий 6 марта объявил, что собирается охотиться в районе Илийска, за 70 верст от Алма-Аты, и просил дать соответствующие указания местным властям «во избежание бесцельных столкновений». Вскоре Троцкий рассказал в одном из писем о второй вылазке на охоту. Эта экспедиция была удачной, о чем свидетельствовали восторженные тона послания. Для своих предприятий Троцкий приобрел охотничью собаку по имени Мая, в отношении которой острил, что она «даже и не подозревает, что попала в большую политику» (позже появилась и вторая собака). Вот отрывок из этого описания: «…Поездка доставила мне огромное удовольствие, суть которого состоит во временном обращении в варварство: девять дней провести на открытом воздухе, и заодно девять ночей, есть под открытым небом баранину, тут же изготовленную в ведре, не умываться, не раздеваться и потому не одеваться, падать с лошади в реку (единственный раз, когда пришлось раздеться), проводить почти круглые сутки на маленьком помосте посреди воды и камышей (киргизская дверь размером с небольшое окно) — все это приходится переживать не часто».

В Алма-Ате Троцкий занялся работой, которую считал ответственной. Еще до ссылки он договорился с директором Института Маркса и Энгельса Д. Б. Рязановым о сотрудничестве. Институт взял на себя снабжение Троцкого политической литературой.

Он получил от института несколько заданий. Одно из них — редактирование части томов К. Маркса и Ф. Энгельса на русском языке. В начале мая он сообщил супругам Радек, что получил первый том и приступает к работе.[1067]

Другим поручением стал перевод на русский язык части памфлета К. Маркса «Господин Фогт», написанного в 1860 году как полемический ответ на ряд печатных выступлений германского философа и естествоиспытателя Карла Фогта. В мае 1928 года Троцкий информировал Рязанова, что перевел примерно три печатных листа работы, но они еще нуждаются в доработке, особенно в связи с наличием многоязычных цитат, и выражал готовность перевести всю книгу, если Рязанов не будет настаивать на срочности.[1068]