Лев Троцкий

Троцкий выступил 27 ноября на стадионе Копенгагена в присутствии примерно 2500 человек. Значительная часть пришла из любопытства, чтобы взглянуть на знаменитую скандальную фигуру и послушать речь человека, осмеливавшегося выступить против советского властителя. Но немало было и страстных друзей и врагов. Сторонники, которых было значительно меньше, неоднократно прерывали его возгласами одобрения. Вначале слышались обвинительные выкрики и даже свист, но ораторское искусство Троцкого, которое, как оказалось, ничуть не угасло за пять лет, когда он был лишен возможности выступать на публике, привлекло к нему симпатии почти всей аудитории. Так что вскоре противники замолчали, а наиболее удачные места выступления все чаще прерывались аплодисментами.

На одном дыхании была произнесена большая речь, содержавшая попытку доказать закономерность и неизбежность Октябрьской революции и перспективы развития всего человечества по ее образцу. Организаторы попросили власти разрешить трансляцию выступления по национальному радио под нейтральным названием «Что такое Октябрьская революция», но получили отказ, мотивированный отрицательным решением короля.[1293]

Троцкий говорил по-немецки, которым владел в достаточной степени, чтобы произносить на нем политические речи. Он, правда, начал выступление извинениями по поводу незнания датского языка, что лишало его «возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале, за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!». Сразу понравившись этими словами аудитории, оратор выразил теплые чувства к Дании и ее столице, а от высказанных симпатий плавно перешел к истории и политике.

Последовал рассказ, который Троцкий представлял как беспристрастный анатомический срез, но по существу являвшийся апологией того дела, за которое главную политическую ответственность несли Ленин и он сам. При этом он продемонстрировал хорошее знание политической и художественной литературы, в том числе новейших изданий, чем буквально щеголял, вплоть до содержания книги итальянского фашистского теоретика Курцио Малапарте, который в этой книге об Октябрьском перевороте «заставлял» Ленина и Троцкого вступать в диалоги (первый у него стоял на национальной, второй — на интернациональной почве).

Лектор ни словом не упоминал ни Сталина, ни верхушку ВКП(б) в целом, как будто страна жила и развивалась в каком-то пространстве, где действуют объективные законы, но нет руководителей. Причины были ясны: вступление в дискуссию по поводу сталинизма вызвало бы недовольство датских властей и негодование полпредства СССР. Полпреду Кобецкому можно было посочувствовать: в результате недовольства Сталина его голова могла скатиться с плеч на несколько лет раньше, чем это произошло в действительности.[1294]

Что касается «жертв революции», то вопрос о них Троцкий объявил бесплодным, риторическим и даже своеобразным «бухгалтерским балансом». «Меланхолические размышления не мешали до сих пор людям ни рожать, ни рождаться», — заявлял он во всеуслышание в датской столице. Поразительно, что такого рода рассуждения, которые, казалось бы, должны вызвать возмущение своей аморальностью, были встречены аплодисментами.

В выступлении встречались и просто анекдотические пассажи. «Недалек уже час, — говорил Троцкий, — когда наука, играя, разрешит задачу алхимии и станет превращать навоз в золото, а золото в навоз. Там, где неистовствовали демоны и фурии природы, ныне все смелее повелевает индустриальная воля человека». Разумеется, это произойдет при коммунизме, предвещал лектор. (В иных выступлениях Троцкий был недалек от другого, более реалистического анекдота по поводу великого химика Сталина, который одинаково легко превращал людей в дерьмо, а дерьмо в людей!)

Между прочим, как раз вслед за этим анекдотическим местом лекции Троцкий неожиданно сорвал аплодисменты той части аудитории, на одобрение которой отнюдь не рассчитывал. Когда он заявил, что «реформация явилась первым успехом критического разума в той области, где царила мертвая тишина», вдруг раздались крики «браво!» со стороны студентов-теологов, которые, видимо, не очень хорошо знали о преследовании Церкви в Советской России и об активном участии Троцкого в этих преследованиях.

В Копенгагене ему удалось провести совещание с группой своих политических сторонников (примерно 30 человек, приехавших из соседних стран). Судя по письму «О состоянии левой оппозиции», с которым Троцкий обратился к секциям по возвращении в Турцию,[1295] на совещании шли споры, выдвигались взаимные обвинения, подвергались особой критике испанские оппозиционеры. Троцкий, оставаясь верным себе, остро упрекал последних, что они выдвинули в состав Административного секретариата (так теперь стали обычно называть координационный международный орган) того самого Милля, которого теперь Троцкий считал «политическим ничтожеством».