Лев Троцкий

Троцкий с женой, американскими единомышленниками Сарой Вебер и Максом Шахтманом, находившимися в то время на Принкипо, а также секретарями — французским голландцем Жаном Хейженоортом и немцем Рудольфом Клементом, незадолго до того прибывшим к Троцкому в качестве помощника, совершили безостановочное путешествие по Средиземному морю на итальянском пароходе «Болгария».[1312]

Об обстоятельствах прибытия во Францию сохранились записи самого Троцкого и Л. Седова, который в связи с приходом нацистов к власти переехал из Берлина в Париж и перенес туда издание «Бюллетеня оппозиции».

По договоренности с французскими властями было решено, что пароход остановится при подходе к Марселю, и Троцкого со спутниками заберет с борта моторная лодка, которая была нанята Седовым и его друзьями.[1313] Правда, сам этот замысел привел к полуанекдотическим осложнениям. Владелец моторной лодки заподозрил неладное. Выяснив, что молодые люди собираются выйти в открытое море ранним утром, да еще без дам, к тому же задавая странные вопросы, вроде того, как далеко от берега может удалиться лодка, он решил, что его собираются ограбить, и затягивал подготовку к отправлению. Только прибытие сотрудников Surte generale (Службы безопасности), которые должны были вручить Троцкому постановление об отмене приказа о высылке, относившегося еще к 1916 году, спасло положение. Поначалу владелец лодки, правда, решил, что был прав и работники безопасности появились, чтобы арестовать бандитов, но вместо этого произошла миролюбивая встреча, и через несколько минут хозяин, покаявшись, предоставил лодку в их распоряжение. В результате Лев-младший, Р. Молинье и сотрудник Службы безопасности приняли путешественников на борт моторки, доставили их на берег без общественного резонанса, а оттуда в местечко Сан-Пале недалеко от прибрежного города Ройан.

В местечке Сан-Пале Молинье нанял для Троцкого небольшую виллу на берегу моря в устье реки Жиронда. Дом понравился двум «пожилым иностранцам», которые «не знали французского языка» и поэтому не общались с соседями, пытавшимися познакомиться с ними сразу после прибытия. В Сан-Пале Троцкие жили до октября 1933 года, затем две недели провели в деревушке в Пиренеях, а с 1 ноября находились в небольшом городке Барбизоне вблизи Парижа, на окраине лесного массива Фонтенбло. Все перемещения проходили с ведома министерства внутренних дел, и только изредка Троцкий имел возможность инкогнито ездить в Париж для встреч с руководителями Коммунистической лиги. Проживание в провинции создавало затруднения для общественной деятельности, но было не хуже, чем на Принкипо. Как показало близкое будущее, это был единственно возможный вариант с точки зрения безопасности и перспектив пребывания в стране.

В сентябре — начале октября 1933 года Наталья Ивановна более месяца жила в основном в Париже, где лечилась (у нее мучительно болели руки; диагноз врачи не могли установить и назначали симптоматическое лечение). Она бродила по городу, вспоминая прошлое. Ведь в Париже она познакомилась с будущим мужем, здесь они жили в начале Первой мировой войны. Теперь, в нежных письмах, называя мужа «Львеночек», Наталья рассказывала о своих впечатлениях от Парижа, самочувствии, размышляла о прошлом. В первом же письме, отправленном в Барбизон, она признавалась: «Огромная разница в себе, в том, что было и есть — молодость и старость. Печально и жутко немножко, и тихо-радостно, что оказалась возможность все снова увидеть, но как все воспринимается иначе с болью невозможности прежних переживаний».[1314]

Наталью утешало, что теперь она может чаще видеться с сыном, хотя и складывалось впечатление, что он «какой-то задерганный, нервный». Ей и в голову не приходила мысль, что в основном виноват в этом отец, всегда дававший Льву непосильные задания, которые тот стремился во что бы то ни стало выполнить.

И Наталья, и сын относились к Льву Давидовичу с обожанием. В письме от 25 сентября 1933 года она рассказывала мужу, как возвратившийся от него Лева говорил ей: «Папа такой хороший», «Папу надо беречь». Да и сама Наталья очень волновалась о здоровье мужа, пожалуй, даже преувеличенно. Она писала ему: «Отсутствие вкуса даже к охоте и воспоминание о Принкипо говорят о крайней степени твоего переутомления». «Милый мой, ты предъявляешь к себе сверхчеловеческие требования и считаешь старостью то, чему в действительности надо поражаться, что ты можешь выносить на своих плечах столько!»[1315] Из писем видно, что Наталья заботилась о супруге, как о малом ребенке.