Лев в Москве. Толстовские места столицы

Пытаясь подавить «тоску невыразимую», Лев Николаевич в отсутствии рядом Варвары Арсеньевой навещает родню и знакомых – сестру Машу, которой рассказывает о невесте («она на ее стороне»), Сухотиных, Волконских, Боткина («очень приятно»), Островского. С драматургом не заладилось: «Он грязен и, хотя добрый человек, холодный самолюбец». Вечерами Толстой убивает скуку походами в Малый театр, где смотрит «Горе от ума» – хорошо, что не Островского, а Грибоедова, потому впечатление от театра выражено словом «отлично». Посещает Английский клуб. В гостинице читает «Полярную звезду», в которой Герцен хвалит его: «Из новых произведений меня поразила своей пластической искренностью повесть графа Толстого “Мое детство”». Аккуратно ведет дневник. Но тоска усиливается нездоровьем, которое сопутствовало приезду в Москву, у Толстого «страшная мигрень».

А вот Василий Петрович Боткин последствий мигрени не почуял: «Был у меня Толстой, проездом из деревни в Петербург. Одинокая жизнь в деревне принесла ему много добра, он положительно стал лучше, т. е. проще, правдивее и сознательнее; кажется, и внутренней тревожности стало в нем меньше. Он кончил половину своей "Юности", листов в 10 печатных, – но я ничего не знаю из нее, он уже из деревни послал ее в Петербург. Читал он мне записки своего брата об охоте на Кавказе, – очень хорошо; у брата его положительный талант», – рассказывал Боткин Ивану Тургеневу в письме от 10 ноября.

6 ноября Лев Николаевич выезжает в столицу (до постройки железной дороги к удобству постояльцев гостиницы Шевалдышева была контора дилижансов на первом этаже, отсюда можно было отправиться сразу в Санкт-Петербург). Соседями в пути оказались Тишкевич с Волконским, а также Чарльз Диккенс – его роман «Крошка Доррит» Толстой захватил с собой. Диккенса он ценил: «Какая прелесть Давид Копперфильд», из дневника от 2 сентября 1852 года. Более того, читал не только в русском переводе, но и в подлиннике: «Купи мне Диккенса (Давид Копперфильд) на английском языке», – просил он брата Сергея в декабре 1853 года. Самого писателя (которого по праву ставят на одну полку с нашим классиком) он лицезрел воочию во время второго своего зарубежного путешествия в Лондоне, но не познакомился: «Видел Диккенса в большой зале, он читал о воспитании. Я тогда разговорный английский язык плохо понимал, знал его только теоретически». В яснополянском доме висел портрет Диккенса.

«Вы по-русски читали? По-английски это несравненно лучше выходит», – говорил Толстой одному из своих собеседников о Диккенсе, приводя в пример «Записки Пиквикского клуба», герои которого, как известно, путешествовали в дилижансе. Пиквик и Уэллер-старший особенно ему нравились, были у него и любимые сцены из этого романа, пересказывая которые он часто хохотал, удивляя очевидцев, впервые услышавших и увидевших смеющегося Толстого. Называя любимого Диккенса мировым гением и учителем литературного языка, «которые родятся раз в сто лет», Лев Николаевич говорил, что он оказал на него большое влияние, но все же не самое главное, как Стендаль. И теперь, уважаемый читатель, не упадите со стула – Стендаль тоже бывал в этом доме, история которого чудесным образом переплетена еще и с толстовским творчеством.

Лев Николаевич не знал, что почти сорок лет назад до него, когда и гостиницы не было в помине, под крышей столь гостеприимного дома нашел себе убежище француз Фредерик Стендаль. Быть может, следует сей факт увековечить памятной доской? Нет, не стоит. Ведь будущий сочинитель «Красного и черного» приехал к нам в 1812 году в обозе французской армии. И мы его не приглашали. А звали его тогда Анри Бейль и о писательской карьере он еще не помышлял. Москва очаровала армейского интенданта Бейля. Жаль, недолго удалось ему наслаждаться московскими красотами, потому как буквально через несколько часов после въезда наполеоновских солдат в Москву 2 сентября 1812 года город загорелся, да еще как!

Как и положено будущему великому писателю, свои впечатления от грандиозного пожара Стендаль доверил дневнику, из которого мы узнаем о посещении дома на Тверской: «В четвертом часу мы отправились в дом графа Петра Салтыкова. Он показался нам подходящим для его превосходительства. Мы пошли в Кремль, чтоб сообщить ему об этом. По дороге остановились у генерала Дюма, живущего в начале переулка. Из Кремля явились генерал Дарю и милый Марсиаль Дарю. Мы повели их в дом Салтыкова, который осмотрен был сверху донизу. Дом Салтыкова Дарю нашел неподходящим, и ему предложили осмотреть другие дома по направлению к клубу».