Лев в Москве. Толстовские места столицы

Итак, генерал Дарю счел дом бывшего московского главнокомандующего не подходящим для себя, направившись к Английскому клубу, который в то время находился на Страстном бульваре. А что же Стендаль? Он вновь принялся за дневник. Читая его сегодня, мы вправе сказать, что московские записки Стендаля есть не что иное, как зафиксированный процесс превращения писателя в мародера и обратно. Как и все боевые товарищи, он грабил, тащил, что плохо лежит, короче говоря, мародерствовал. Но иногда в нем просыпалась тяга к сочинительству.

Мы не слишком преувеличим, если скажем, что так и не покорившаяся французам Москва весьма серьезно поучаствовала в формировании прозаика Стендаля – слишком глубоки были раны, нанесенные наполеоновским воякам русской кампанией, вызвав непроходящую, ноющую боль в сердце впечатлительных галлов. Недаром Лев Николаевич как-то признался: «Я больше, чем кто-либо другой, многим обязан Стендалю. Кто до него описал войну такою, какова она есть на самом деле?». Вероятно, написать войну «такою» Стендалю позволил и бесценный личный опыт, полученный им в Москве во время Отечественной войны 1812 года.

В 1901 году во время беседы с французским профессором Полем Буайе в Ясной Поляне Толстой говорил: «Стендаль? Я хочу видеть в нем лишь автора “Пармской обители” и “Красного и черного”. Это два несравненных шедевра. Перечитайте в “Пармской обители” рассказ о битве при Ватерлоо. Помните, как Фабриций едет по полю битвы, абсолютно ничего не понимая, и как ловко гусары снимают его с коня, с его прекрасного “генеральского коня”. Впоследствии на Кавказе мой брат, ставший офицером раньше меня, подтверждал правдивость этих описаний Стендаля… Повторяю, во всем том, что я знаю о войне, мой первый учитель – Стендаль». Военные сцены в «Войне и мире» удались исключительно благодаря описанной Стендалем битве при Ватерлоо. Москва повлияла на Стендаля, а тот – на Толстого. Круговорот впечатлений в литературе.

Гостиница Шевалдышева славилась своим кофе, приготовлением которого занимался бывший крепостной повар Кузьма, откуда-то узнавший секреты его разнообразного приготовления (особенно ему удавалось кофе по-турецки). Лев Николаевич, надо полагать, пил кофе, вернувшись в свой номер после скитаний по домам московских знакомых. Компанию ему бы мог составить Афанасий Фет, появись он в это время на пороге. Афанасий Афанасьевич и не скрывал, как часто он ходил к Шевалдышеву пить кофе, искусно прикрываясь совершенно иными причинами, а именно встречами с Тютчевым: «Было время, когда я раза три в неделю заходил в Москве в гостиницу Шевалдышева на Тверской в номер, занимаемый Федором Ивановичем. На вопрос: “Дома ли Федор Иванович?” – камердинер-немец, в двенадцатом часу дня, – говорил: "Он гуляет, но сейчас придет пить кофей". И действительно, через несколько минут Федор Иванович приходил, и мы вдвоем садились пить кофей, от которого я ни в какое время дня не отказываюсь. Каких психологических вопросов мы при этом не касались! Каких великих поэтов не припоминали! И, конечно, я подымал все эти вопросы с целью слушать замечательные по своей силе и меткости суждения Тютчева и упивался ими». И упивался кофе, добавим мы.

Так что гостиницу Шевалдышева писатели полюбили. Хвалил ее Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин: «Я знаю Москву чуть не с пеленок. На Тверской, например, существовало множество крохотных калачных, из которых с утра до ночи валил хлебный пар; множество полпивных (“полпиво” – легкий напиток, А.В.), из которых сидельцы с чистым сердцем выплескивали на тротуар всякого рода остатки. По улице свободно ходили разносчики с горячими блинами, грешневиками, гороховиками, с подовыми пирогами “с лучком, с перцем, с собачьим сердцем”. Воняло от гостиниц Шевалдышева, Шора, а пониже от гостиниц “Париж” и “Рим”. В этих приютах останавливались по большей части иногородные купцы, приезжавшие в Москву по делам, с своей квашеной капустой, с соленой рыбой, огурцами и прочей соленой и копченой снедью, ничего не требуя от гостиницы, кроме самовара, и ни за что не платя, кроме как за “тепло”. А нынче пройдитесь-ка по Тверской – аромат! У Шевалдышева – ватерклозеты, в "Париже" – ватерклозеты». Заметьте, что Салтыков-Щедрин не пишет про аромат кофе, а лишь про ватерклозеты – видно, отразилась на его восприятии действительности вице-губернаторская деятельность в Рязани и Твери. Даже странно, что автору «Господ Головлевых» что-то понравилось, ибо дядька он был вредный (о чем мы расскажем в следующей главе).

А что до гостиницы, то в ее номерах останавливались не только почти все знатные литераторы середины XIX века, но также их герои, например, персонаж романа «Масоны» Писемского, отвечающий, что поселился он «у Шевалдышева, как всегда, у Шевалдышева». Или герой лесковского рассказа «Некуда», отправившийся по здешнему адресу за пятиалтынный, на извозчике.