Лев в Москве. Толстовские места столицы

«Однажды вечером, во время чая, явился к нам неожиданно Л.Н. Толстой и сообщил, что они, Толстые, т. е. он, старший его брат, Николай Николаевич, и сестра, графиня Мария Николаевна, поселились все вместе в меблированных комнатах Варгина, на Пятницкой. Мы все скоро сблизились», – писал Афанасий Фет в «Моих воспоминаниях». В Замоскворечье, на Пятницкой улице, в доме № 12, принадлежавшем купцу Б.В. Варгину, приехав из Ясной Поляны, Толстой жил с октября 1857 по апрель 1858 года.[7]

Дом этот старинный, в основе его особняк конца XVIII века, впоследствии неоднократно перестраивавшийся. Время значительно исказило флигель, в котором поселились Толстые. Долгое время здание использовалось не по назначению (до 1981 года, когда его передали музею Толстого, здесь был пункт приема вторсырья). Флигель построен (вместе с другим, идентичным ему – несохранившимся) в конце XVIII века. После пожара 1812 года он был увеличен и надстроен деревянным мезонином над центром фасада, обращенного во двор. Левая часть здания, несколько отступающая в глубь квартала от красной линии улицы, пристроена в 1845 году. Ныне здание предстает перед нами отреставрированным с восстановлением ампирной обработки фасадов и интерьеров, воссозданных по аналогам. Живя на Пятницкой, Толстой, уже известный автор «Севастопольских рассказов», с большой заинтересованностью работает над повестью. «Я весь увлекся “Казаками”, – писал он в дневнике 21 марта 1858 года. Здесь же к Толстому пришла мысль писать для детей. Малолетние племянники – оставшиеся без отца дети его сестры Марии Николаевны – тоже жили на Пятницкой: Варвара восьми лет, семилетний Николай и Лиза шести лет. Толстой занимался с ними: играл, читал им вслух (сказки Андерсена, названные им «прелестью»), ходил с детьми в зверинец, в балаганы. Однажды в театре во время представления дети заснули, что и подвигло Толстого на написание детской сказки под названием: «Сказка о том, как другая девочка Варенька скоро выросла большая». Сказка эта явилась первым произведением Толстого для детей.

Мы не случайно привели в начале главы свидетельство Афанасия Фета, «милашки», как окрестил его Толстой в дневниковой записи от 4-го сентября 1859 года. В этот период московской жизни Толстого они общаются часто и доверительно. А в одном из писем 1858 года Лев Николаевич признается Афанасию Афанасьевичу: «Душенька, дяденька, Фетенька! Ей-Богу, душенька, и я вас ужасно, ужасно люблю!». Встречаются они и на Пятницкой, и у Фетов на Малой Полянке.

Фет вспоминал, что у них «иногда по вечерам составлялись дуэты, на которые приезжала пианистка и любительница музыки графиня М.Н. Толстая, иногда в сопровождении братьев – Николая и Льва или же одного Николая, который говорил: “А Левочка опять надел фрак и белый галстук и отправился на бал”». На Пятницкую к Толстому приходит Салтыков-Щедрин. Одним из сблизивших их обстоятельств была общая страсть к цыганскому пению, которым они наслаждались в гостинице Шевалье в Камергерском переулке. Встречаясь на Пятницкой, они говорят о современной литературе, об искусстве. Толстой хвалил Салтыкова за рассказ «Из неизданной переписки», где тот изобразил характер «идеалиста» сороковых годов, «не сумевшего найти себе жизненного дела».

Но все же отношения двух писателей теплыми не назовешь, и все потому, что Салтыков-Щедрин вообще не щадил своих коллег. В частности, Льва Николаевича: «Толстой говорит о вселюбии, а у самого 30 тысяч рублей доходу, живет для показу в каморке и шьет себе сапоги, а в передней – лакей в белом галстуке, это, дескать, не я, а жена» или «И ведь какой хитрый этот Толстой: на прежнюю свою деятельность литературную, как пес на блевотину, смотрит, а деньги за издание этой блевотины берет хорошие». А вот о Тургеневе: «Певец патоки с имбирем», «Типичный литературный барин и умелый литературный болтунище». А Фету, с которым он познакомился у Толстого, Салтыков-Щедрин отдает одно из видных мест в «семье второстепенных русских поэтов».

Наконец, «счастливец» Александр Островский: «Только лавры и розы обвивают его чело, а с тех пор, как брат его сделался министром, он и сам стал благообразнее. Лицо чистое, лучистое, обхождение мягкое, слова круглые, учтивые. На днях, по случаю какого-то юбилея (он как-то особенно часто юбилеи справляет), небольшая компания (а в том числе и я) пригласила его обедать, так все удивились, какой он сделался высокопоставленный. Сидит скромно, говорит благосклонно и понимает, что заслужил, чтоб его чествовали. И ежели в его присутствии выражаются свободно, то не делает вида, что ему неловко, а лишь внутренно не одобряет. Словом сказать, словно во дворце родился. Квас перестал пить, потому что производит ветра, а к брату царедворцы ездят, и между прочим будущий министр народного просвещения, Тертий Филиппов, который ныне тоже уж не < – – – >, но моет < – – – > мылом казанским».