Лев в Москве. Толстовские места столицы

А вот и купе: «Вдоль стен первого помещения вагона шел широкий диван, предназначенный для тех, кто хочет спать, и для людей, привыкших сидеть, скрестив ноги по-восточному. Я предпочел дивану мягкое обитое кресло, стоявшее во втором помещении, и уютно устроился в углу. Я очутился как бы в доме на колесах, и тяготы путешествия в карете мне не грозили. Я мог встать, походить, пройти из одной комнаты в другую с той же свободой движений, каковая есть у пассажиров пароходов и коей лишен несчастный, зажатый в дилижансе, в почтовой карете или в таком вагоне, какими их еще делают во Франции». Описание французом интерьеров купе вполне соответствует условиям, в которых путешествовали герои романа «Анна Каренина», любившие ездить первым классом – самым дорогим и удобным. Попутчиками Готье оказались молодые русские дворяне, ехавшие на охоту. С ними французу было нескучно – он развлекался рассматриванием охотничьего снаряжения и одежды, в частности, тулупов цвета светлой семги, расшитых изящными узорами. А еще в охотничьем наряде его восхитили каракулевая шапка, белые валенки, нож у пояса, составлявшие «костюм истинно азиатского изящества».

Готье оценил прямоту железнодорожного пути между двумя столицами, заметив, что он «идет неукоснительно по прямой линии и не сдвигается с нее ни под каким видом». В Бологом пассажиров кормили обедом: «Стол был накрыт роскошно – с серебряными приборами и хрусталем, над которым возвышались бутылки всевозможных форм и происхождения. Длинные бутылки рейнских вин высились над бордоскими винами с длинными пробками в металлических капсулах, над головками шампанского в фольге. Здесь были все лучшие марки вин: “Шато д'Икем”, “Барсак”, “Шато Лаффит”, “Грюо-ла-розе”, “Вдова Клико”, “Редерер”, “Моэт”, “Штернберг-кабинет”, а также все знаменитые марки английского пива… Кроме щей, кухня, не стоит и говорить об этом, была французской, и я запомнил одно жаркое из рябчика… Официанты в черных фраках, белых галстуках и белых перчатках двигались вокруг стола и обслуживали с бесшумной поспешностью».

Переночевав, укрывшись шубой, на утро Готье прибыл в Первопрестольную: «У перрона, предлагая свои сани и стараясь понравиться пассажирам, собралось целое племя извозчиков. Я взял двоих. Сам с моим компаньоном я сел в одни сани, в другие мы положили наши чемоданы. По обычаю русских кучеров, которые никогда не ждут, чтобы им указали, в какое место ехать, эти для начала пустили своих лошадей галопом и устремились куда глаза глядят. Они никогда не упускают случая устроить подобную лихую езду».

Кстати, о лихачах. Несмотря на то, что сегодня это слово можно отнести и к московским таксистам, смысл его не изменился. Знаток старой Москвы, фольклорист и автор книги «Замечательное московское слово» Евгений Иванов писал почти век назад, что у вокзалов чаще всего стояли, поджидая пассажиров, извозчики-«колясочники», возившие «парой в дышло» в колясках (дышло – оглобля между двумя лошадьми, прикрепляемая к передней оси коляски при парной запряжке). Колясочники были лишь одной из разновидностей извозчиков, помимо «троечников», занимавшихся катанием на тройках.

«Извозчиков, – писал Иванов, – следует разделить прежде всего по социальному признаку: на хозяев и работников, а по достоинству, квалификации и разрядам – на одноконных лихачей, на обыкновенных “ночных”, или ванек – с плохим выездом, на зимних “парников”, или на “голубей со звоном”; на “шаферных”, или “свадебных”, т. е. обслуживавших многочисленными каретами и иными экипажами свадебные процессии, и, наконец, на ломовых. Все первые разряды имели дело только с легким грузом, т. е. с пассажирами, почему и назывались вообще “легковыми”, а самые последние перевозили тяжести, громоздкие предметы, “ломали”, т. е. носили их на себе и всегда известны были под определением “ломовых”».

Когда читаешь про отношение к извозчикам, кажется, что речь идет о наших временах, только адресат жалоб поменялся: «Многие не любили рядовых извозчиков за их грубость, запрашивание непомерных цен и за приставания с предложением услуг, а лихачей за развязность и за слишком свободное обращение с проходившими мимо биржи женщинами. Но первое вытекало из неожиданного смешения двух разнотипных культур, деревенской, провинциальной, и городской, уличной, а второе – из специальности служить всякого рода прожигателям жизни, ночным кутилам и ресторанным завсегдатаям. При этом лихачи исполняли за особое вознаграждение навязанные им обстановкой труда даже обязанности сводников, могущих всегда и во всякое время устроить желающему быстрое и интересное знакомство “под веселую и пьяную руку”».