Лев в Москве. Толстовские места столицы

“Ну, – подумал граф, – все кончено. Я дал промах и не успею выстрелить по ней другой раз”. Но в ту же минуту он увидал над головою что-то темное. Это была медведица, которая, мгновенно вернувшись назад, старалась прокусить череп ранившему ее охотнику. Лежавший навзничь, как связанный, в глубоком снегу Толстой мог оказывать только пассивное сопротивление, стараясь по возможности втягивать голову в плечи и подставлять лохматую шапку под зев животного. Быть может, вследствие таких инстинктивных приемов зверь, промахнувшись зубами раза с два, успел только дать одну значительную хватку, прорвав верхними зубами щеку под левым глазом и сорвав нижними всю левую половину кожи со лба. В эту минуту случившийся поблизости Осташков, с небольшой, как всегда, хворостиной в руке, подбежал к медведице и, расставив руки, закричал свое обычное: “Куда ты? Куда ты?” Услыхав это восклицание, медведица бросилась прочь со всех ног, и ее, как помнится, вновь обошли и добили на другой день».

Льва Николаевича, всего в крови, перевязали, а первыми его словами были: «Неужели он ушел? Что скажет Фет, узнав, что мне разворотили лицо? Он скажет, что это можно было и в Москве сделать». Постепенно раны на лице Толстого зажили. Медведицу же убили уже на следующей охоте, 4 января 1859 года. Не испугайся она тогда, и та охота закончилась бы для Льва Николаевича трагически (не говоря уже о мировой культуре). А в музее-усадьбе в Хамовниках и поныне гостей встречает чучело медведя, в одной из комнат пол устилает медвежья шкура.

Остался след от той охоты и в литературном творчестве писателя. Рассказ «Охота пуще неволи» заканчивается так: «Доктор зашил мне раны шелком, и они стали заживать. Через месяц мы поехали опять на этого медведя; но мне не удалось добить его. Медведь не выходил из обклада, а все ходил кругом и ревел страшным голосом. Демьян добил его. У медведя этого моим выстрелом была перебита нижняя челюсть и выбит зуб. Медведь этот был очень велик и на нем прекрасная черная шкура. Я сделал из нее чучелу, и она лежит у меня в горнице. Раны у меня на лбу зажили, так что только чуть-чуть видно, где они были».

А на Николаевском вокзале писатель бывал и по творческим делам, в частности, во время работы над четвертой редакцией романа «Воскресение». 8 апреля 1899 года Сергей Танеев записал: «Лев Николаевич в десятом часу поехал в пересыльную тюрьму смотреть, как поведут арестантов в кандалах. Он с ними сделает путь до Николаевского вокзала. Это нужно для его романа». Речь идет о Бутырской тюрьме, откуда писатель и отправился на Николаевский вокзал.

Сегодня своеобразная память о роли вокзалов и железных дорог в жизни писателя и его творчестве сохраняется в названии поезда «Лев Толстой», курсирующего между Москвой и почему-то… Хельсинки.

Глава 10. «Собирался избранный кружок людей» Вознесенский пер, д. 6

Дом этот старый и помнит многих своих достойных жителей и их замечательных гостей. Сумароков, Баратынский, Пушкин, Вяземский, и конечно, Лев Толстой. Но, обо всем по порядку[13].

Первые сведения о доме относятся к середине XVII века, когда владение принадлежало семье Сумароковых. Известно, что в 1716 году здесь жил Панкратий Богданович Сумароков – потешный Петра Великого. Затем, с 1720 года владельцем дома становится его сын – Петр Панкратьевич, «стряпчий с ключом» (как тут не вспомнить фамусовские слова: «С ключом, и сыну ключ сумел доставить»). Бог прибрал стряпчего вместе с его ключом в 1766 году, когда он уже дослужился до тайного советника. И тогда дом перешел к его наследникам, в т. ч. и к сыну – Александру Петровичу Сумарокову, наиболее известному представителю рода. Он сочинил более двадцати пьес, руководил первым русским театром, писал статьи. Символично и название издаваемого им журнала – «Литературная пчела».

«Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: “Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!” – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: “Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только что третий”. Сумароков чуть его не зарезал» – писал А.С. Пушкин в «Table-Talk».

В 1767 году Сумароков продал принадлежавшую ему часть усадьбы своей сестре – Анне Петровне, у которой в 1793 году дом приобрела секунд-майорша Елена Петровна Хитрово. К этому времени в центре участка стоял каменный особняк. В 1802 году дом был куплен штабс-капитаном С.А. Степановым.