Левая политика. Варварство, социализм или...

Осуждение Ерофеева и Са-модурова кажется средневековым варварством, однако средневековое оно только по форме. Одно из «кощунственных» произведений, представленных на скандальной выставке, изображает лик Христа на фоне эмблемы «Макдоналдс»: Богочеловек превратился в trade mark, а церковь — в нечто вроде духовного фастфуда. Но если Иисус — бренд, значит, глумление над ним есть ущемление интересов правообладателя. Если бы корпорация «Макдоналдс» привлекла к суду какого-нибудь художника-антиглобалиста за сатирическое использование образа Рональда Макдональда, стала бы либеральная публика поднимать шум? Можно, разумеется, возразить, что есть ценности духовные, общечеловеческие, табуированные от рыночного вмешательства. Однако подобные табу священны лишь для тех, кто в них верит. Гуманитарный идеализм либеральной интеллигенции с головой выдаёт её непоследовательность, отнюдь не свойственную циничным неолиберальным технократам как светского, так и духовного звания.

Православно-черносотенные фанатики, так же как и их мусульманские собратья, взрывают либеральную политкорректность, апеллируя к либеральной identity politics. Мракобесие требует к себе толерантности. В итоге приватизированное государство выступает в роли суперарбитра и становится на сторону «неправильной», с точки зрения либералов, идентичности. Просто потому, что российский капитал в пику западным конкурентам предпочитает легитимизировать своё господство иными, правоконсервативными мифами. Таким образом, перед нами — очередная потасовка славянофилов и западников, стоящих на общей классовой платформе. Для подавляющего большинства народа она интересна не больше, чем страдания Ходорковского или дело об «антисоветской шашлычной».

Само собой разумеется, что либеральные деятели считают собственную религию единственно верной; что свобода либерального слова, либерального творчества, либеральной личности и т. д. воспринимаются ими как общечеловеческие ценности, в то время как свобода традиционалистская или, скажем, коммунистическая — как тоталитарное покушение на свободу «вообще». Однако сколь бы «естественными» ни казались либеральные права и ценности самим их носителям, круг таковых в России весьма узок. Вопреки распространённым мифам, это даже не большинство среднего класса и, уж конечно, не большинство народа. Понятно, что претензия Московского патриархата вещать от имени «традиционного большинства» так же демагогична, однако достаточно сравнить самый заурядный крестный ход в самом захудалом провинциальном городе с самым громким из «маршей несогласных», чтобы почувствовать разницу.

Сердце бессердечного мира

Секрет успеха православного (анти-)возрождения в постсоветской России кроется главным образом в реакционно-антикапиталистической составляющей этой, как и любой другой, религиозной идеологии. От зыбкого, абсурдного, суетного, в общем — отчуждённого бытия в холодной капиталистической вселенной верующий бежит в мир вечной справедливости, твёрдых нравственных принципов, мистических восторгов, где экзистенциальное одиночество индивида, его отчуждение от самого себя и себе подобных, иллюзорно преодолевается посредством особого рода групповой психотерапии. Травмированный капитализмом обыватель, как Хома Брут, чертит вокруг себя магический круг, заклиная чудовищную действительность вместо того, чтобы противостоять ей.

Религиозное чувство, по сути, антибуржуазно. Разумеется, на свой, мракобесный, лад. Христианское смирение означает не неприятие зла, а непротивление злу, своего рода внутреннюю эмиграцию. Дело, однако, в том, что массовое производство этого чувства является для буржуазии выгоднейшим инвестиционным проектом. Ведь это своего рода утилизация эмоциональных отходов классового угнетения.

Церковь в современном мире — такая же фабрика грёз, как шоу-бизнес, порно- и нарко- индустрия (не отсюда ли нагнетание истерии вокруг подростковой сексуальности, молодёжных субкультур, «разврата» в Интернете и прочих греховных радостей, составляющих опасную конкуренцию великим постам и крещенскому моржеванию?). Подобно всякой другой корпорации, она стремится утвердить свою монополию на рынке духовных услуг, опираясь при этом на традицию как важнейшее конкурентное преимущество. Впрочем, сама «традиция» является в значительной степени выдуманной. Идеологическая гегемония РПЦ была серьёзно подорвана ещё до революции, обрёкшей церковь на маргинальное существование. Массовая — и то, по большей части, внешняя — религиозность получила распространение лишь в 90-е годы. Буржуазная реставрация дала церковникам уникальный исторический шанс, но в то же время поставила их перед новыми вызовами. Нынешнее воинствующее мракобесие — реванш за 70-летнее прозябание, но так же и ответ на давление глобального рынка, предлагающего потребителю широкий ассортимент самых разнообразных идеологических зелий.