Левая рука Кальва (ЛП)

Он одновременно сливался с толпой и выделялся из нее. Пьяный, как плебеи, полный достоинства, как богачи. Смелый и грозный, как гладиаторы, утонченный и элегантный, как патриции.

И здесь, под трибунами амфитеатра, окруженный бойцами и ланистами, он все равно обращает на себя внимание, продолжая оставаться частью этого мира. Невозможно не замечать или отрицать, как гармонично он вписывается в нашу среду, обладая чем-то, что отличает его от всех находящихся здесь мужчин. Дряхлые вонючие собратья по ремеслу только подчеркивают сияющую красоту молодости Друса и то, как гордо и самоуверенно он держится даже среди людей, которые выше ростом. Наблюдая за ним сейчас, могу поклясться, что изысканность, которая позволяет ему держаться с патрициями так дерзко, сейчас бросается в глаза еще сильнее. В обоих мирах: на щедром пиру и в грязных переходах под амфитеатром, он выглядит богом, прогуливающимся среди тех, кто только возомнил себя богами.

Пусть я смотрю на него, как и на любого ланисту, с почтением, граничащим с боязнью, но когда никто, а особенно сам Друс, не видит, я то и дело бросаю на него совсем другие взгляды. Друс возбуждает во мне странное, разгорающееся под кожей, волнение, и это вовсе не страх.

Клянусь левым зубцом Нептуна, я круглый дурак. Трясу головой и отворачиваюсь. Хотя я не попал под чары Бахуса прошлой ночью, сосредоточиться все равно не получается.

Усилием воли я отвожу взгляд - снова - и концентрируюсь на играх и творящемся вокруг хаосе.

Солнце раскалило песок. В коридорах под трибунами, особенно в проходе, ведущем на арену, толпа возбужденных, едва сдерживающихся мужчин, постепенно сменяется равномерным потоком раненых бойцов и победителей схваток, которые по двое, четверо, а то и шестеро ковыляют мимо тех из нас, кому бои только предстоят. Ланисты поносят тех, кто выступил плохо, жалуются на стоимость замены гладиаторов, чьи трупы все еще лежат на песке, и предупреждают оставшихся о последствиях поражения.

Жара усиливается, и в переполненных переходах воздух становится спертым и вонючим. Песок у наших ног потемнел от крови ноксиев, тела которых после свершившегося наказания на арене цепляют крючьями и утаскивают, чтобы уничтожить. Один ретиарий покидает арену победителем, но, сделав три шага, шатается, роняет сеть и припадает на одно колено. Со стоном он неуклюже снимает шлем. Ланиста помогает ему подняться. Еще два неуверенных шага, и гладиатора выворачивает прямо в шлем.

Я морщусь и отворачиваюсь, благодаря судьбу, что он не в моей фамилии, иначе проклятый шлем мог бы достаться мне. Он не первый, кто блюет после боя, и уж конечно не последний, но вонь – это неприятное дополнение к местным испарениям. Слава богам, двух несчастных с развороченными животами уносят быстро, но мерзкий запах остается.

Над нашими головами слышен рев толпы, и арена сотрясается, когда зрители топают на трибунах. Их громоподобное приветствие заглушает лязг метала в схватке, участников которой они подбадривают.

Что ж, все точно, как в Риме. Возможно, здесь арена поменьше, возможно, другие бойцы. Нет гонок на колесницах. Нет императора. Но кровь на песке, шум и вонь точно такие же.

У ворот стоит гладиатриса, облаченная в доспехи и с оружием в руках, она готова к бою. Скорее всего публика освистает ее вместе с противницей, но здесь никто не смеет этого делать.

Ворота открываются, женщина надевает шлем с плюмажем и выходит на арену.

Грузный ланиста пихает Друса локтем:

- Удивлен, что ты не посылаешь на ринг женщин. Это как раз в твоем стиле.

Не меняясь в лице, Друс оглядывается на него:

- А зачем? Твоим бойцам не хватает равных соперников?

Веселье мгновенно исчезает с лица ланисты:

- Может, скажешь это моим бойцам прямо в лицо?

- Не думаю, что это станет для них сюрпризом, – отвечает Друс, - но дай им знать, если они хотят, чтобы мужчины научили их сражаться с мужчинами, в моей фамилии всегда есть свободное место.

- Мы говорим о бойцах, - глумливо отвечает жирный ланиста, - а не о членах, которые ты нанимаешь для собственного ублажения.

Друс прикрывает глаза и резко выдыхает. Его собеседник торжествующе фыркает, обмениваясь взглядом с мужчиной, стоящим рядом. Они оба начинают гоготать, как вдруг Друс наносит ему удар прямо в пузо. Ланиста сгибается пополам, а Друс бьет его коленом в лицо и толкает назад. Все отодвигаются подальше, а оглушенный и окровавленный ланиста падает навзничь.

Друс с невозмутимым лицом встает над ним и наступает на горло. Он наклоняется, и пока ланиста корчится и лягается, давит ногой сильнее.

- Даже если я когда-нибудь выставлю на арену женщину, - рычит он, - будь уверен, она в одиночку расправится с половиной твоих бойцов.

Пригвожденный к земле ланиста брызгает слюной и рыгает.

- Эй, слезь с него, - один из стоящих в стороне ланист делает шаг по направлению к Друсу, но тот лишь еще сильнее давит ногой, и новоявленный противник мудро отступает.

Друс снова обращает внимание на свою жертву, чье лицо начинает стремительно синеть.

- Мы все прояснили, Аэтий?