Левая рука Кальва (ЛП)

В самом амфитеатре множество мест и комнат, куда женщина и выбранный ею гладиатор могут ускользнуть, чтобы утолить ее похоть, но слуга выводит меня наружу и быстро шагает вдоль улицы. Позади грохочут трибуны, и рев толпы перекрывает оглушительную музыку. Судя по звукам, зрители довольны происходящим на арене, но мы углубляемся в город, и шум постепенно стихает.

Слуга ведет меня в бордель, в котором я уже не раз ублажал римских матрон. За огромную плату, которую она делит с Друсом, мадам Лукреция позволяет местным женщинам приводить сюда гладиаторов.

Она внимательно смотрит, как мы входим через скрытый пологом проем. Молча приветствует меня коротким кивком.

Слуга ведет меня дальше через короткий коридор и останавливается у закрытой двери.

- Сюда.

За стеной слышны мужские стоны, женские крики, и звуки совокупления, которые ни с чем не перепутать.

Я тихо говорю слуге:

- Думаю, о ней уже позаботились.

- Тогда ты подождешь своей очереди, - огрызается он и уходит, а я словно идиот остаюсь перед закрытой дверью слушать, как другой мужчина трахает женщину, которую должен развлекать я.

Она орет так же громко и исступленно, как и шлюхи в соседних комнатах. Думаю, даже хорошо, что ее имеют до меня. Она кажется ненасытной, а я не в том состоянии, чтобы удовлетворить подобную женщину.

Наконец парочка затихает. Слышно бормотание и шорох одежды. Затем дверь открывается, и на пороге появляется блестящая от пота египтянка со смазанным макияжем. Она закрывает за собой дверь, бросает на меня взгляд и проскальзывает мимо. Я жду, когда появится мужчина, но больше никто не выходит. Дверь открывается снова.

Наконец-то. Сейчас я сделаю это и смогу вернуться в… Яйца Юпитера!

Из дальнего угла освещенной светом лампы комнаты на меня смотрит не похотливая патрицианка, и не выбившийся из сил гладиатор, а полуодетый Кальв Лаурея собственной персоной. На его лбу блестит пот, и даже в тусклом свете четко видны красные царапины на его руках и голой груди.

Я инстинктивно выпрямляюсь:

- Доминус.

- Входи, - приказывает он. Я подчиняюсь, он закрывает за мной дверь и прислоняется к ней. Интересно, понимает ли он так же как я, что этим он заблокировал единственный выход из комнаты.

- Что ты узнал?

- Я не слышал, чтобы кто-то произносил имя Вер…

Он бросается вперед и замахивается, чтобы ударить меня наотмашь, но я перехватываю его запястье.

Мы смотрим друг на друга, его рука дрожит в моем захвате, а губы кривятся в яростной гримасе. Бойцовский рефлекс ослабевает, когда я вспоминаю о своем рабском положении и отпускаю его руку.

- Прошу прощения, доминус.

Он отдергивает конечность.

- Не смей произносить ее имя здесь, - рычит Кальв, - хочешь, чтобы из-за твоего грязного рта было опорочено мое доброе имя?

Я стискиваю зубы, представляя, чтобы бы случилось, причини я ему вред в окружении такого количества людей, и решаю повторить:

- Прошу прощения, доминус.

Он смотрит мне в глаза:

- Говори только то, что узнал.

- Пока ничего.

Он прищуривается:

- Прошло уже несколько недель.

Я цежу ложь сквозь зубы:

- Пока другие члены фамилии не признают меня, они не произнесут ни слова в моем присутствии. Мне нужно…

- Мою репутацию осквернят так же, как и жену, - быстро говорит он, - У меня нет времени разбираться в тонкостях общественного строя дикарей.

- Прошу прощения, доминус, - тихо отвечаю я, - я ничего не знаю о ее романе, но она была в лудусе, - я облизываю губы, - с маленьким мальчиком. Они приехали, побыли на тренировочной площадке и уехали.

- Зачем они приезжали?

- Мальчик, он очарован нами. Гладиаторами, - я сглатываю. – Ему нравится смотреть, как мы тренируемся, и слушать наши истории. Вер… Я не видел, чтобы она засматривалась на кого-либо из мужчин.

Выражение облегчения не появляется на его лице. Брови сведены, а губы растягиваются в оскале, когда он приближается ко мне:

- Слушай внимательно, гладиатор, - он щурит глаза и раздувает ноздри. – В этом лудусе она с кем-то трахается. Я знаю об этом. И ты узнаешь для меня имя ее любовника, или же мне придется послать туда человека понадежнее.

Я пытаюсь держать себя в руках, слыша оставшуюся невысказанной угрозу. Ни один муж не отпустит раба, который знает слишком много о грехах его жены. По крайней мере, раба, который в состоянии говорить.

- Со всем уважением, доминус, - спрашиваю я, - откуда ты узнал, что она?..

- Не смей задавать вопросы, сын шлюхи! – рычит он, вцепившись мне в плечо. – Не смей…

- Если скажешь мне, откуда тебе это известно, - тараторю я, - возможно, это поможет мне найти его.

Его хватка не ослабевает, но ярость на лице немного сменяется чем-то… другим. Чем-то, что я еще не видел в его глазах. Его взгляд становится немного рассеянным, и более тихим, чем обычно, голосом он отвечает:

- Бывают дни, когда она возвращается домой и даже не смотрит на меня. К ее стыду, могу поклясться, что я чувствую на ней чужой запах, - гнев возвращается, кривя его губы, - и когда она возвращается с мальчишкой, - он сплевывает слово словно яд, - из этого лудуса, то пахнет точно так же.