Левая рука Кальва (ЛП)

Дверь распахивается. Оттуда выскакивает седой раскрасневшийся мужчина, он что-то бурчит под нос и прижимает к груди табличку.

- Жди здесь.

Мой сопровождающий заходит внутрь. Через минуту он возвращается и зовет меня. Когда дверь закрывается за моей спиной, я остаюсь один.

Нет. Не один. Мой сопровождающий ушел, но я определенно не один.

В комнате темно, только слабые солнечные лучи проникают сквозь единственное закрытое ставнями окно. Свет от масляной лампы, стоящей на столе, позволяет разглядеть лица, которые молча смотрят на меня. В углу сидит писец со стилусом в руках, держа на колене табличку. Возле стены стоят два гиганта; они выглядят так, словно без усилий переломят пополам любого с тренировочной площадки.

Перед вооруженными телохранителями, опираясь на подлокотники массивного, богато украшенного кресла, сжимая тонкими пальцами чашу с вином, сидит Друс.

Я сглатываю.

Так вот он какой, мифический Друс. Многие легенды безбожно приукрашивают действительность, но не те, которые рассказывают об этом человеке. Узкий в плечах, с острым взглядом, и хотя он сидит, мне видно, что он ниже меня, по крайней мере, на голову. Он молод, как и утверждают слухи. Уже не мальчик, но я не думаю, что прошло много лет с тех пор, как он впервые побрил гладкую кожу на острых скулах и подбородке. Никогда не думал, что ланисту можно счесть красивым, но трудно не сравнивать Друса с другими ланистами – седыми мужиками с раздувшимися животами и гнилыми зубами.

Если отбросить его молодость и внешний вид, легенды не соврали и даже не преувеличили то, насколько одно его присутствие лишает силы духа. Худший из худших, презренный торговец живым товаром, он сидит прямо и с таким высокомерным видом, будто готов к встрече с самим Императором. Императором, который сочтет благоразумным поклониться и расшаркаться перед Друсом.

Если бы я мог пошевелиться, то тоже поклонился бы и расшаркался. Но я с трудом дышу. Возможно, это мой страх перед разоблачением, но клянусь, что голубые глаза, видящие меня насквозь, могут рассмотреть любую ложь или правду, которые я попытаюсь скрыть. Может быть, дело в истине, которую я прячу, или историях, которые я слышал о нем, но реальный Друс пугает меня так же сильно, как и мифический. На фоне двух огромных телохранителей он кажется еще меньше, но два слона не делают льва менее опасным. Лучше я встречусь на арене с обоими громилами, чем останусь наедине с ним.

Говорят, он всегда носит кожаный доспех. Я слышал, он не покидает своих комнат, не надев его, даже когда солнце нещадно палит. И он никогда не выходит из лудуса без брони и телохранителей.

Думаю, это разумно. Какой бы ни была репутация, ланиста не может переборщить с осторожностью. В Риме болтали об одном ланисте, который любил разгуливать с голым торсом. Он решил, что ему защита ни к чему, раз уж никто не хочет приближаться к человеку его профессии. У него даже не было телохранителей, потому что он был уверен - его хранят боги и собственная репутация.

Но боги и известность не остановили клинок, который вспорол ему грудину на рынке.

Друс не настолько легкомысленный, даже у себя дома.

Неподвижный и безмолвный, он смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Он кажется мне странно знакомым, но я не только никогда не видел его раньше, я даже не могу понять откуда он родом. Он не похож на римлянина – слишком миниатюрный, слишком худой – но он не похож и на смуглого черноглазого египтянина или бледного заросшего волосами северянина. Он определенно не похож и на бронзовых парфянцев, или массивных карфагенян, тренирующихся снаружи.

Но он все равно мне знаком. Клянусь, я уже видел его лицо.

А он продолжает разглядывать меня.

Его взгляд скользит с моего лица вниз, к ногам, и снова возвращается к лицу. Опять опускается. Уголок его рта слегка дергается, так неуловимо, что я и не заметил бы, не всматривайся так внимательно в полуулыбку, блуждающую на его губах. Его взгляд снова поднимается, в этот раз медленнее, и я внезапно осознаю, что совсем забыл дышать.

Наконец ланиста говорит:

- Я Друс, хозяин этого лудуса, - его голосу не достает глубины, но это компенсируется резкостью интонаций. - Что тебе здесь надо?

- Я принес подарок от магистрата Кассия, - двумя руками я протягиваю мешочек с монетами. – Пять сотен сестерциев в знак благодарности за твоих бойцов, почтивших смерть его отца на прошлых Играх.

- Пять сотен? – Друс высокомерно хмыкает. – Следовало догадаться, что обещание заплатить семь сотен мне привиделось.

Пауки снова бегут по моему хребту.

«Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, - прошептал Кальв, - или, что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил».

Друс делает знак рукой писцу:

- Запиши это. Убедись, что здесь вся сумма, - и с ухмылкой добавляет, – Проклятые патриции думают, что они единственные, кто умеет считать.

- Да, доминус, - секретарь резко кивает, забирает у меня мешочек и возвращается на свое место в углу.