Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Ещё раз повторю, я не хотел о том писать. Боялся впасть в мерзость сплетни и клубничного злоязычия. Но вот занесло меня как-то в архив бывшего Института мозга, большевистского заведения, призванного доказать большевистскую же идею о том, что гениальность – это отнюдь не дар божий, а простое состояние каких-то там больших пирамидальных клеток в подкорковом каком-то слое человеческого мозга.

Ленин, как известно, закончил свой земной путь в состоянии полнейшего маразма, его состояние было классической иллюстрацией законченного идиотизма. Большевистская же медицина, очевидно, полагала, что так и должна выглядеть гениальность в чистом виде. Впрочем, безумие и гениальность всегда рядом и их, порой, невозможно разграничить. Тут уже говорилось об этом. Так что безумие Ленина потребовалось выдать за исключительную непознанную ещё форму гениальности, и нужное для того заведение было создано. Институт мозга Ленина открылся в знаменательном по названию месте, в переулке Обуха. Туда, со временем, доставили мозги Крупской, Клары Цеткин, Мичурина, Эдуарда Багрицкого, Сергея Эйзенштейна, Станиславского, Владимира Маяковского, Иосифа Сталина… Потом ещё были мозги академиков Ландау и Сахарова. За Сахарова изо всех сил ходатайствовала его вдова Елена Боннэр…

В начале нового века, в 2006-ом году, здание бывшего института мозга перестали охранять, местные бомжи банки с заспиртованными мозгами растащили, закусывали ли они мозгами Ленина, не выяснено… Мозги Маяковского тоже пропали…

Но остался архив, исключительно интересный содержанием.

Сюда, сразу после открытия Института мозга Ленина, являлись для дачи показаний о проявлениях и природе гениальности все, кто лично знали прежних носителей гениальных заспиртованных и в плёнку порезанных теперь мозгов. Ошарашенные свидетели в состоянии эйфории ничего не таили и лепили порой такое, чего ни в каком другом месте и не подумали бы выдать.

Так что одной из причин, почему я всё же не утерпел написать всё это, был именно желание донести до читателя эти некоторые свидетельства, важные всё же для нашей общей истории. И каковых нет ни в каком другом месте. Так что, прошу это заметить особо, не в клубничке дело…

Итак, по порядку, о единственной великой любви Маяковского и единственном роднике его непревзойдённой лирики. Звали этот родник – Лили Уриевна Каган, потом, выйдя замуж за мелкого предпринимателя (в нынешние времена его жизненный статус назывался бы – «самозанятый») Осипа Брика, она стала Лили Юрьевна Брик. Маяковский стал называть её Лилей. Оказывается, отец назвал дочь в честь возлюбленной Гёте Лили Шенеман. Что-то в этом есть пророческое, венок из поэзии был предназначен обеим…

Есть такой рассказ Лили Брик о небывалых стимулах к творчеству и вдохновению: «Я любила заниматься любовью с Осей (мужем). Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал…».

Это некоторым знатокам и свидетелям жизни Лили Брик показалось настолько невероятным, что они вступилась за честь поэта, вернее за его мужское достоинство. Царапаться в дверь, казалось им, дело кошачье. Дело мужчины с грохотом эту дверь выломать. И так далее.

Увы, Лилины слова подтверждаются свидетельствами вдохновлённых этими унизительными обстоятельствами строк из поэмы «Флейта позвоночник», например, полной того беспощадного лиризма, каковую не встретишь больше ни в каких анналах:

Если вдруг подкрасться к двери спаленной,

перекрестить над вами

стёганье одеялово,

знаю —

запахнет шерстью паленной,

и серой издымится

мясо дьявола.

А я вместо этого

до утра раннего

в ужасе, что тебя

любить увели,

метался и крики

в строчки выгранивал,

уже наполовину

сумасшедший ювелир.

Николай Асеев свидетельствует: Когда писал «Про это», плакал «в три ручья…

А вот и Лиля Брик: «Очень много плакал, притом в голос – рыдал (когда писал “Про это”)».

И безжалостно, в духе опытного клинициста, заканчивает Лиля: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи…».

Когда квартира переполнялась слезами, уходил в соседнее кафе.

Из письма Маяковского: «Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы…».

Что-то напоминает мне всё это.

Читаю Сомерсета Моэма, резидента английской разведки, прикрывавшего истинное своё дело писательством. Удивительное он мне открыл в загадочной русской душе: