Леворукие книготорговцы Лондона

Вивьен ждала, что Мерлин вот-вот выпустит рукоять меча и его острие пронзит старухе глаз и мозг. Но он этого не сделал. Вместе с мечом он вдруг растворился в тумане, окутавшем верхушку горы: прыгнул туда и пропал. Вивьен помешкала немного, поклонилась Бабушке и побежала за ним.

– А как же Билли? – прошептала Меррихью, поднимая на Бабушку глаза, которые не видели уже ничего, кроме белого тумана.

Билли звали ее собаку, сучку спаниеля, – она осталась в Вутене, где терпеливо дожидалась возвращения хозяйки.

– Билли уйдет к нам, когда настанет ее срок, – ответила Бабушка. – Она заслужила. Собаки не умеют предавать.

Бабушка свистнула. Волкодав вскочил, подошел к лежащей Меррихью и сдавил ей горло своими мощными челюстями, загасив еще теплившуюся в ней искру жизни.

* * *

– Так что ты решила? – спросил Холли и подошел к Сьюзен так близко, что ей стало не по себе – не только потому, что он был таким здоровяком.

– Я не… я не… – мямлила Сьюзен и вдруг прыгнула вперед, выхватила из кармана нож, провела им по пальцам левой руки, чтобы к лезвию успели прилипнуть крупицы соли, и чиркнула им по груди Холли.

Лезвие завязло в анораке, не достав даже до пуловера. Холли захохотал, но Сьюзен ударила снова, на этот раз по руке. Лезвие разрезало плоть, но в ране совсем не было крови.

– Ах, Сьюзен, Сьюзен, храбрая ты девочка, надо отдать тебе должное, – сказал, нахохотавшись, Холли, но тут же схватил ее запястье и сжал с такой силой, что нож сам выпал из руки, а затем спокойно, но с явной угрозой добавил: – Но необразованная. Во-первых, ты забыла сказать слова; во-вторых, меня ты своей клятвой не повяжешь. Я не полузабытая легенда, не мелкая сущность жалкого ручейка, больше похожего на струйку мочи, или стоячего камня, возле которого срут овцы. Я Древний владыка, усекла? Древний, суровый и непреклонный.

И он швырнул ее на землю так, что Сьюзен разбила в кровь обе ладони, которые выставила перед собой с целью смягчить удар.

– Я надеялся, что ты проявишь благоразумие, – завил он. – Но вижу, что с тобой, как и с твоим отцом, по-хорошему не договоришься. Значит, буду действовать силой. Для начала откопаю его самого. Хорошо, что у твоей мамаши такие длинные косы – не придется искать новую веревку.

Он повернулся к каменной пирамиде и вскинул руку – так в гадких старомодных ресторанах, где еще принято давать чаевые за услужливость и расторопность, клиенты подзывают официантов. Сьюзен ощутила, как сила горы потекла через его тело. Холли узурпировал ее силу, силу ее отца. Она не знала, как это прекратить, но попыталась, велев магическому потоку остановиться, вернуться в гору и потечь оттуда к ней.

Холли шагнул к ней и ударил кулаком в ребра:

– А ну перестань!

Сьюзен увернулась, но потеряла концентрацию. Для чего бы Холли ни понадобилась сила, он набрал достаточно.

Он небрежно щелкнул пальцами.

Пирамида взорвалась градом камней, которые полетели в туман. Плита под ней треснула и разошлась, будто расколотая землетрясением.

– Подойди посмотри на папочку, – сказал Холли и шагнул вперед, не сомневаясь, что Сьюзен последует за ним.

Она медленно встала, держась за ребра и изображая страдание, которого не чувствовала. Притворяясь чуть ли не смертельно раненной, она побрела туда, где еще недавно возвышалась пирамида из камней.

– Не трогай, – предостерег Холли, когда она наклонилась за ножом. – Это пройденный этап. Здесь, в долине, есть паб, где подают отличные сэндвичи с беконом и пиво. Ты сможешь там закусить, если поведешь себя благоразумно.

Сьюзен помотала головой и сосредоточилась на том, чтобы перетянуть к себе как можно больше силы. Холли попытался отнять у нее то, что она взяла, но его хватка слабела. Просто у нее было на это право, а у него – нет.

– Вот он, – сказал Холли. – Твой папаша.

Сьюзен заглянула в неглубокую каменную могилу, вырытую в горе, и там, на глубине трех футов, увидела отца.

Старик Конистон был совсем не стар – лет сорок, не больше. Медно-рыжие с серебристым отливом волосы отросли до пояса, почти превратившись в плащ, а бороде – густой, длинной, окладистой – мог позавидовать персонаж Эдварда Лира: сколько в ней поселилось бы жаворонков, воробьев и даже сов! Отросшие ногти на руках загибались вокруг кончиков пальцев. Фиолетовые брюки-клеш почти истлели вдоль швов, удлиненный пиджак покрыла плесень, молнии на сапожках заржавели.

За полуприкрытыми веками были видны серые, как сланец, глаза. Пышные усы скрывали рот. Запястья и лодыжки перетягивали тонкие веревки, пропущенные в железные кольца на болтах, заботливо вкрученных в каменные стенки могилы.

Веревки были свиты из прядей черных, как вороново крыло, волос.

Волос ее матери. Так вот какие узы любви связали Древнего владыку и отняли у него силу – с ними не может тягаться даже древняя клятва на крови и железе, превращающая свободного в раба.

И те же узы держали в подчинении наследницу Владыки, ведь она, наполовину смертная, любила свою мать.