Левый берег Стикса

— Вся наша жизнь — одно большое «если». И очень херово, когда это «если» кончается.

Он дождался, пока Тоцкий закурит.

— Побудь пока с ними, — он кивнул в сторону Дианы и детей. — Я ребятам помогу прибрать. А малый-то каков, а? Двоих подранил. Просто — Виннету.

Тоцкий подошел к Диане и сел на землю рядом с ней. Она была мертвенно бледной, но попыталась улыбнуться. Дашка держала ее за перепачканную кровью руку — глаза на мокром месте, губы дрожат. Марк держался лучше, но тоже подозрительно быстро отводил взгляд, стараясь не показывать покрасневшие веки.

— За что? — подумал Тоцкий. — Им-то это — за что? Это же не их игра. Есть же, в конце концов, даже у конченых отморозков правило, женщин и детей — не трогать. Или правил, вообще, уже нет? Здоровые мужики, с пистолетами, гонят по лесу женщину, с двумя детьми, как загонщики — кабана. Как кричала эта сволочь? Не входит в планы оставлять в живых? И это — не уголовники. Государственные люди. При погонах и «ксивах». Неужели Марусич прав?

Если так, то погоня еще и не началась. Мы просто чуть-чуть выбили их из графика.

Заместитель начальника «шестого» управления Григорий Иванович Кондратюк не был плохим человеком. Хорошим человеком он тоже не был. Ему, вообще, трудно было дать определение. Он был богатым человеком и искренне полагал, и был недалек от истины, что для богатых людей существуют свои критерии порядочности, доброты и человеколюбия, не применимые к простым смертным.

К своим сорока годам, Григорий Иванович подошел в превосходной материальной и неплохой физической форме, сохраняя поджарую фигуру, которую слегка портили чуть нависающие бока, впрочем, легко скрываемые хорошо скроенными костюмами или свободной спортивной одеждой. Тяжелый, квадратный подбородок с модной ямочкой посередине, глубоко посаженные глаза под густыми, привычно сведенными к переносице, бровями, гладкая кожа щек, под восточными, выдающимися скулами, седоватые волосы, поредевшие, конечно, но не очень сильно, зачесанные назад… Облик соответствовал, скорее, преуспевающему бизнесмену, чем работнику органов правопорядка с почти двадцатилетним стажем службы. Но, впечатление от значительности лица, портил тонкий, маленький, будто бы одолженный по случаю и приклеенный впопыхах, тонкий нос и выражение серых, с рыжими точечками на радужке, глаз, безошибочно выдававшее в их хозяине милиционера.

В милицию юный Гриша Кондратюк пошел осознанно, сразу после института, учеба в котором не приносила ему никакого удовольствия — он уже тогда сообразил, что ничего хорошего от распределения в проектный институт или на завод ему не светит. Сто двадцать рублей оклада молодого специалиста, жизнь от зарплаты до зарплаты и прочие скромные радости инженерного бытия его не прельщали. На это он насмотрелся в собственной семье — и отец, и мать тянули лямку проектантов, радуясь квартальным премиям и прогрессивкам, как крестьяне вовремя выпавшему дождю. То ли дело — служба в органах. Нет, Гриша вовсе не собирался работать в уголовном розыске, и, не дай Бог, ловить убийц и насильников или грабителей, рискуя своей молодой жизнью почем зря, за нищенскую зарплату. Нет, нет и еще раз нет!

Глядя на своего родного дядю, проживающего, и неплохо проживающего, в славном городе Ленинграде, и занимающего скромную должность начальника районного отдела ОБХСС, Григорий Иванович знал, чего ему хочется. Приезжавший в гости родственник, был вальяжен, богат и производил впечатление невероятно довольного жизнью человека. А как он был одет! Юный Гриша, считавший вершиной счастья носить болгарские джинсы фирмы «Рила» и польские джинсовые костюмы, которые с настоящими джинсовыми вещами роднило только название, с восхищением рассматривал дядину одежду, шикарные костюмы — настоящую диковинку для середины семидесятых, фирменные «Левис», итальянские туфли на каблуке. Дядя был малоросл — от чего страдал, лысоват — что скрывал, зачесывая боковую прядь на лысину, но, несомненно, элегантен. И подарки племяннику он привозил не скупясь — от щедрого сердца.

В свои тридцать пять, дядя Тима был подполковником, обеспеченным человеком со всей атрибутикой — машина, дача на берегу Финского залива, квартира на Васильевском, поездки за рубеж по линии «Интуриста», в общем, полной противоположностью своему брату. Оба брата были людьми пьющими, не запойно, но вполне основательно, но даже пьянели по-разному. Иван Васильевич выпивши, становился слезлив и жаловался на жизнь, а Тимофей Васильевич, опьянев, куражился, и был злобен, но весел. От дяди и отца Григорий Иванович унаследовал любовь к выпивке, невосприимчивую к алкоголю печень и злобность в состоянии «навеселе».