Левый фланг

Встреча с генералом Шкодуновичем настроила на сентиментальный лад. Строев был тронут тем, что Федор Иванович, оказывается, не позабыл старого товарища по академии, хотя не виделись они без малого восемь лет. «Неужели Ваня Строев? Быть не может!» — повторял он сейчас слова Толбухина, будто заново открывая в нем ту истинно русскую простецкую доброту, что притягивала буквально всех к этому всегда уравновешенному, совестливому человеку. И кто бы мог подумать, что такой вот  П ь е р  Б е з у х о в, мягкий, деликатный военный интеллигент-штабист, будет командовать армией в самый черный год войны, когда нужна была действительно железная воля; а потом, приняв Южный фронт, твердой рукой поведет войска на запад, круша на своем пути ударные фланговые группировки немцев. Кто бы мог подумать… Значит, и звон металла в голосе, и подчеркнутая строевая выправка не в любом случае выражают суть полководческого характера. Тут легко ошибиться, приняв видимость за сущее. Иные ведь как властно, зычно командовали на маневрах, а на поле боя растерялись, будто новобранцы. Толбухин не растерялся. Только бы выдержать ему еще и этот последний и решительный бой в Венгрии. Только бы не подвели его старые раны и контузии. Жаль, что нет резервов. Но он умеет воевать и без оглядки на резервы. Выдюжит. Непременно выдюжит. Военная история любит повторяться: и если немцы пойдут ва-банк, чтобы любой ценой деблокировать Будапешт, то маршалу Толбухину выпадет на долю стойко отразить их танковый удар, как отражал тогда, под Сталинградом, его сосед — командарм Малиновский атаки фон Манштейна. Толбухин и Малиновский поменялись теперь местами. Что ж, крупные сражения действительно как бы повторяются, оставляя все новые и новые засечки на древе военного искусства.

Строев постоял у ворот, огляделся. Зимнее небо задумчиво роняло на село мокрые снежинки. Они таяли на лету, подхваченные низовым адриатическим ветром. С юга надвигалась оттепель, тонко вызванивала капель под крышами. Полная иллюзия русского апреля, который дорог Ивану Григорьевичу с детских лет, когда его, мальчишку, посылали затемно на первые проталины в горах, пасти скот. Целую вечность он не был на Урале. Кажется, с тех пор, как ушел на службу. Все собирался навестить, да и не собрался. Но теперь-то уж обязательно заглянет после победы. И не потому, что людей тянет под старость лет на родину, точно люди не могут без того, чтобы круг их странствий не замкнулся. А потому, что любой человек на фронте живет далеким прошлым, и сколько пылких обещаний дано тут юности в самые длинные минуты перед боем. Надо, надо выполнить все эти обещания, которые, быть может, хранили тебя в твой смертный час. Это не суеверие, это вечный поиск душевной опоры на войне.

Он решил было зайти к Панне, но поздно уже. Не стоит ее будить, если тебе самому не спится. Ну разве не странно, что они встретились на фронте, что их свела именно война — этот главный разводящий людских судеб.

Строев хотел снова закурить, однако сигареты кончились. Ну и ладно: голова сегодня как пивной котел — то ли от табака, то ли от ранней хмельной оттепели. Неужели скоро весна? Солдаты ждут очередную смену времен года, как смену частей на переднем крае после изнурительных боев на старом, всем надоевшем участке обороны, когда можно будет отдохнуть в ближнем тылу, набраться сил для нового броска вперед. Но впереди весна необыкновенная: без передыха, без долгого постоя в мадьярских деревнях, без ожидания конца распутицы. А пока что в Венгрии только оттепель, и не сегодня завтра жди крепкого морозца. Это и понятно: до календарной-то весны еще целых шесть недель. Что они принесут с собой?

Батальон Дубровина был выведен в резерв комдива с самого начала немецкого контрнаступления на Бичке. Он занял все жилые постройки господского двора, расположенного на северо-западной опушке Баконского леса. Тут не нужно было рыть щели, чтобы укрываться в случае бомбежки: хватало винных бункеров. Андрей Дубровин, получивший недавно звание майора, сам следил за тем, чтобы его люди не устраивали пирушек. Он выставил круглосуточную охрану у главного подвала, где хранились такие запасы белого венгерского, которых не исчерпала бы и вся дивизия, и приказал выдавать к обеду по кружке вина на брата, чтобы не очень раздражать солдат чрезмерной строгостью. Солдаты оценили такой жест комбата. Понимали: где кружка — там и вторая. Ну, а на свежую баранину и кое-что другое никаких норм вообще давно не существовало.

— Наконец-то на курорт попали! — смеялись автоматчики, принимая из рук старшин полные канистры с белым венгерским.