Левый фланг

Но трофейное вино приходилось отрабатывать. Командир батальона ввел в действие  м и р н ы й  распорядок дня: с утра до вечера стрелковые роты занимались боевой подготовкой, даже ходили в учебные атаки на прилегающие к господскому двору высотки. Особенно доставалось полковым минометчикам, которые были приданы батальону для пущей важности. Дубровин заставлял их по нескольку раз менять огневые позиции, неотступно следуя за пехотой. Так что кружка вина с лихвой окупалась солдатским потом. За глаза полковые минометчики поругивали комбата, — зачем вся эта игра в солдатики, когда воюют не первый год, а по вечерам, усердно сочиняя письма домой, никак не могли нахвалиться  к у р о р т н о й  жизнью.

По вечерам и сам Дубровин, уединившись в барском кабинете, писал матери. Если бы все эти листки, отправленные ей за три с половиной года, сложить вместе, то пожалуй, не затискал бы их и в вещевой мешок. Мать просила сообщать коротко, — жив, здоров и все, но он-то знал, как любит она читать подробные, обстоятельные письма с той поры, как ее Андрюша, комсомолец, уехал на стройку в Орск. Он стал помогать маме с шестнадцати лет, отказывая себе в самых соблазнительных ребячьих удовольствиях. В кино не пойдет лишний раз, а деньги соберет и вышлет в конце месяца. Каково же было его удивление, когда мать назвала однажды такую сумму сбереженных денег, о которой он и предполагать не мог. Неужели столько заработал? Он мягко упрекнул ее, чтобы не обидеть. Но она обиделась, сказала: «Вот женишься, тогда хозяйничай, как знаешь. А пока я за тебя в ответе перед людьми». Жениться помешала ему финская война, вслед за которой началась эта — главная. Хорошо, что успел осилить строительный техникум без отрыва от производства. Так и пошел под огонь — необласканный, нецелованный, о чем прямо, без стеснения говорила мать в суматошные деньки его побывки осенью сорокового года.

Закончив сегодня большущее послание матери, он подумал и дописал сбоку, на полях:

«Возможно, что я вернусь домой не один. Ты уж не сердись, пожалуйста. Ты умная, рассудительная, все поймешь. Есть у меня тут на примете славная женщина, Рая Донец. (У нее в прошлом году погиб муж, командир нашего полка). Мы вместе прошли почти всю войну, знаем друг друга, верим друг другу, но ты понимаешь, как ей трудно начинать жизнь сначала. Я не тороплю ее, пусть время само решит, как ей быть. Давно собирался написать тебе об этом. Не думай плохо обо мне. Ты же знаешь меня, мама».

На следующий день его вызвали в штаб дивизии. Он оставил за себя старшего лейтенанта Лыткина, замполита, рассчитывая вернуться в батальон к вечеру. По пути зашел на КП полка, но там никто не мог толком объяснить, зачем он понадобился генералу.

— Совещание какое-нибудь, — сказала Раиса, которая по долгу службы знала обычно все новости.

— Не будем гадать. Пойду, — сказал Андрей, а сам все переминался медвежковато с ноги на ногу, нескладный, неуклюжий.

— Постой-ка на минутку, — спохватилась она. — Вот, почитай, что пишет наш Мамедов.

— Получила? А я — нет, — сказал он с нескрываемой обидой.

— Еще получишь.

Он присел у походной рации и стал читать. Бахыш несколько торжественно сообщал, что принят в академию Фрунзе без всяких экзаменов.

«Наверное, зачли мне не бог весть какое участие в Ясско-Кишиневской и Белградской операциях, а заодно и то, что я был начальником штаба у Ивана Бондаря, которого здесь хорошо знает один преподаватель, отозванный в Москву из действующей армии. Слава мертвых всегда приписывается живым».

На этом Бахыш и кончал вступление о себе. Дальше шли расспросы о том, кто и как воюет, что нового в полку, в дивизии. И тут же: «У родителей Бориса еще не был, но обязательно съезжу в Ярославскую область при первом же удобном случае». В самом конце письма Бахыш советовал  Р а д и о - Р а е  быть поближе к Дубровину: «Он никому не даст тебя в обиду». (Точно кто обижал ее когда-нибудь!).

— Спасибо, я пойду, — заторопился Андрей, довольный тем, что Бахыш не забыл и о нем в письме к Раисе.