Там уже собирались генералы, только вернувшиеся с передовой. Их доклады были неутешительными. Противник всюду развивал успех, не давая нашим частям окопаться на новых рубежах. 133-й стрелковый и 18-й танковый корпуса дрались в окружении, отвлекая на себя значительные силы немцев, которые, тем не менее, продолжали двигаться и на юг, громя на своем пути слабые пехотные заслоны между Балатоном и Дунаем. Южный фас прорыва на всем протяжении оставался плохо защищенным. Толбухин понимал, что противник спешит занять как можно большее оперативное пространство, чтобы затем коротким ударом главных сил вырваться к Будапешту.
Начальник штаба генерал Иванов доложил о новой директиве Ставки: войска Третьего Украинского фронта освобождались от участия в боях по ликвидации будапештской группировки и всецело сосредоточивались на внешнем кольце. Вдобавок к этому из состава Второго Украинского передавался 30-й стрелковый корпус.
— За морем телушка — полушка, да рубль перевоз, — для себя, вполголоса заметил маршал.
Но в комнате стояла такая тишина, что все услышали его и согласились с ним: когда-то еще Дунайская флотилия перебросит этот 30-й корпус с левого берега на правый. Вся надежда на скорый выход в район боев дивизий 57-й армии, которая и без того занимала оборону на очень широком фронте.
Толбухин отдал все необходимые распоряжения на ночь, не предвещавшую ничего путного, и хотел было остаться наедине со своими мыслями, тем более, что снова разламывалась голова от боли в затылке.
— Все готово к переезду в Пакш, — напомнил генерал Иванов, когда маршал поднялся из-за стола.
Толбухин посмотрел на него с недоумением, потом устало, но зорко оглядел сочувствующие лица других генералов, которые старались поддержать его в эти минуты своим дружеским участием.
— Так и быть, действуйте, — ответил он Иванову.
Но не успели генералы разойтись, чтобы дать ему возможность немного отдохнуть, как снова звонок из Ставки. На этот раз Верховный Главнокомандующий сразу же прервал его доклад о положении на фронте и сказал, что Ставка разрешает отвести войска на левый берег Дуная.
— Бросать плацдарм в такой обстановке — смерти подобно для войск фронта, — прямо возразил Толбухин.
— Ну, смотрите, смотрите, вам там виднее, — мягко говорил Сталин, явно довольный столь решительным отказом. — Малиновский поможет вам.
— Спасибо…
Толбухин отошел от телефона. Он был так взволнован, что его полные, одутловатые щеки заметно подергивались, словно от тика, — это бывало у него редко.
— Давайте, действуйте, — повторил он, обращаясь уже ко всем.
И генералы вышли.
Правильно ли он поступил, отказавшись уйти с плацдарма?.. Он не помнил другого такого случая, когда бы Верховный звонил ему дважды в течение одних суток. Наверное, в Ставке сейчас ломают голову над тем, как немедленно помочь Третьему Украинскому. Ищут резервы. Но пока резервы подойдут, нужно отбиваться.
Хватит ли духа, чтобы продержаться день-второй? Именно духа, а не силенок? Должно бы хватить. Только сегодня ему докладывали о том, как дрались солдаты и офицеры Первого гвардейского укрепрайона. Один из пулеметных батальонов с утра до вечера отбивал атаки чуть ли не целой танковой дивизии. Батальон поддерживало всего несколько трехдюймовок. Когда расчеты вышли из строя, к панорамам встали офицеры. И погибли все до последнего, но задержали эсэсовские танки дотемна. Или вот еще: артполк на марше столкнулся с танками. Под огнем артиллеристы на ходу развернули батареи и вступили в неравный бой. Танки стреляли почти в упор. Жарко вспыхивали автомашины, рвались снаряды в ящиках, замертво падали наводчики, но танки не прошли. Вот у него какие люди! Не дрогнули в первые дни, не дрогнут и завтра, послезавтра. А вести их к переправам, где остались одни бронекатера, — значит, погубить всех. Нет, нет, нет, надо держатся на правом берегу. Жаль, очень жаль, что погибнут лучшие из лучших, но фронт выстоит, выдюжит, фронт победит. Смертию смерти поправ… Командующему всегда приходится выбирать из двух бед меньшую. Приходится жертвовать тысячами ради сотен тысяч, которые обязательно выйдут на рубеж окончательной победы…