К вечеру в городе заметно потеплело. О прошедшем снегопаде напоминали лишь жалкие кучки серого подмокшего снега, и в просветах туч на западе наконец показалось по-зимнему усталое красное солнце.
Аттон въехал в узкий проулок и остановился у ворот трехэтажного особняка, стены которого когда-то покрывала изящная плитка редкого в этих местах желтого мрамора. Но сейчас уже никто бы не смог определить истинный цвет этих стен — плитка давно обвалилась целыми пластами, обнажив серый закопченный камень, покрытый ржавыми потеками. Соседние дома выглядели не лучшим образом — такие же обшарпанные и убогие снаружи, они грозно нависали над переулком.
Аттон спешился и осмотрелся. Его сопровождение было тут как тут — двое мужчин в простых серых плащах прохаживались чуть поодаль. Ничуть не таясь, они сопровождали его от самого постоялого двора на другом конце города, и теперь внимательно наблюдали за каждым его движением. Аттон усмехнулся, вытащил из крепления у седла меч и шагнул к воротам.
Обширный внутренний двор был завален рухлядью, гнилыми досками, вперемешку с битыми кувшинами и мешками с грязным тряпьем. Среди гор мусора была протоптана неширокая дорожка, ведущая к дому и конюшням. За воротами его уже ждали — у разбитой ободранной кареты, опершись на грязную стену стоял сам Сапожник Гайонор, широченный приземистый биролец, правая рука Большой Ма, один из старейшин Тихого Дома Вивлена. Чуть поодаль, негромко переговариваясь между собой, на штабеле досок сидели четверо мужчин, в легких кожаных доспехах поверх длинных шерстяных рубах. Они держали в руках тяжелые зазубренные серпы и то и дело бросали на него настороженные взгляды. Аттон не стал закрывать ворота, и повернувшись к Гайонору, едва заметно усмехнулся и вежливо поздоровался:
— Вечер добрый тебе, Сапожник.
Биролец покосился на меч в руках Аттона, чуть склонил большую голову и проворчал: