Лгунья

Итак, с этой стороны все обстояло благополучно, если только Гастон не вздумает сам вручить ребенку игрушки или купить ему детский автомобильчик: однажды он уже остановил Нелли перед витриной, где красовался один такой — белый, с серебристыми украшениями. О Господи, хоть бы он не послал его Реджинальду или не собрался подкупить кормилицу, чтобы увидать ее дорогого сына — своего будущего пасынка! На сей раз он будет отсутствовать целых шесть месяцев. У Нелли с избытком хватит неприятностей за это время, особенно с матерью, так что в ее письмах к Гастону наверняка будет сквозить тревога, какую обычно внушают дети. А к моменту его возвращения она решит, что делать дальше. Если ей будет очень плохо, если Реджинальд бросит ее, она сможет полностью отдаться своему горю, облачиться в траур и сообщить Гастону, что ребенок умер. И уж тогда она с полным правом, в любое время, попросит его оставить ее одну наедине с печалями. На парижских кладбищах нетрудно сыскать подходящую детскую могилку. А имя и фамилия не имеют значения. Или вдруг у нее родится сын от Реджинальда! Боже, вот это было бы счастье, ни с чем не сравнимое счастье! Конечно, когда Гастон увидит его — позже, много позже! — он поймет, что ребенок слишком мал, и примется сопоставлять даты. Но это уже проблема отдаленного будущего. Нелли как-то купила фотографию очаровательного малыша — именно потому, что хотела бы похожего сына. Теперь она специально оставляла ее на виду.

Устраиваясь таким образом с Гастоном, Нелли не бездействовала и в отношении Реджинальда. С этой стороны следовало не тянуть, не ждать у моря погоды, а собрать, быстро собрать все, что можно вложить в единственную любовь, какая дана ей на этом свете. Нелли старательно разукрашивала незримую завесу, придуманную ими для себя — Реджинальдом из отсутствия любопытства, ею из желания скрыть прошлое и свободно отдаться своей искренней страсти; при каждом новом порыве, бросавшем ее в объятия Реджинальда, она добавляла к прежним фантазиям еще одну, словно очередной цветок на алтарь любви. Она знала, что лет десять назад Реджинальд провел месяц в Аннеси. И вот она рассказала ему, что отдыхала в то же время на том же озере: ей было тринадцать лет, и она увидела его там, и влюбилась, и поклялась не любить больше никого кроме него. Начав с этой удачной выдумки, она могла теперь в ответ на вопросы Реджинальда поверять ему жизнь, посвященную одному только любимому… Как же это было приятно и как убедительно звучало! Какое блаженство — омывать прошлое волнами своей любви, у которой нет будущего! Отныне во всех воспоминаниях Нелли фигурировал Реджинальд, словно он и впрямь уже встречался на ее пути, словно был тайным спутником всей ее молодости. Нелли уверяла его, что каждый год на праздник Святого Реджинальда она весь день оставалась одна. Она велела выгравировать на маленьких часиках (которые потом потеряла) девиз, составленный для нее одним преподавателем: «Regina per Reginaldum» — «Королева для Реджинальда»… В день своей свадьбы она надела платье, выбранное специально для него. Ах, как сладостно было думать о нем, произнося то роковое «да», а, впрочем, не такое уж и роковое, поскольку вечером муж нежно поцеловал ее и оставил одну, точно и он был Святым Реджинальдом… Жаль только, она приурочила встречу с Реджинальдом к своим тринадцати годам, а не раньше, — тогда ему принадлежало бы заодно и ее детство. Но она и туда впускала его.

Этой ложью Нелли тешила одну себя. Когда, лежа в постели с Реджинальдом, она молчала, фантазия ее работала вовсю: вот она появилась на свет и впервые открыла глаза, а он уже тут, рядом; вот ей неделя от роду, но она его уже видит… И когда она впервые заплакала, он тоже был подле нее: по рассказам матери, плач малютки Нелли напоминал кошачье мяуканье, — это Реджинальд обучил ее первому в жизни языку, сидя возле колыбельки и тихонько мяукая. И при встрече с той, будто бы бешеной собакой он также оказался рядом и велел кормилице не бежать, а взобраться на приставную лестницу. Вот так-то вся эта жизнь, по которой Нелли шла с сухими глазами и черствой душой, ощущая себя злой, бессердечной, эгоистичной девчонкой, постепенно преображалась и убеждала ее в том, что она могла бы стать совсем другой — нежной, мягкой, чувственной. Как математики пользуются для обозначения неизвестной величины цифрой или буквой, которая сама по себе ровно ничего не означает, так и Нелли поверяла Реджинальдом любую жизненную проблему. Вводя его в свое детство, к которому он не имел никакого отношения, приобщая его ко всем своим воспоминаниям, даже самым неприятным, связанным с матерью и братьями, к которым она не питала ни малейшей приязни, Нелли находила единственно верное решение своей задачи — любовь. И даже когда Реджинальд, по воле Нелли, покидал мир ее детства, случалось, что любовь там оставалась — сама по себе.