Лгунья

Ах, до чего же он бравый и бесстрашный кавалер! Другие, что приносили ей порошок или смесь порошков, не осмеливались показываться с нею на улице, ибо она состояла на учете в полиции, да и у них тоже было рыльце в пушку. А этот — сразу видать, настоящий храбрец! Он не прятался от жандарма с ее улицы, столько раз приходившего к ней с обыском. Спокойно дышал свежим воздухом, останавливался полюбоваться утками в пруду. Только иногда начинал дрожать всем телом и у него вырывался вздох, похожий на рыдание. Ее мать, мамаша Кольдо, тоже вздыхала, будто рыдала; люди думали, у нее астма, а она попросту плакала; но этот… может, он не курил с утра? Вообще-то, он ничего из себя, симпатичный. Похож на того парня, что однажды силой заставил полицейского нюхнуть кокаину, только держится уверенней, солидней. Норма восхищалась этой прогулкой с мужчиной, среди бела дня, точно сова, которой вдруг понравился солнечный свет. В нем угадывались два достоинства, давно уже не попадавшиеся ей вместе, — скрытые сокровища души и открытая сила. И она прониклась к своему спутнику столь безграничным доверием, что с минуту упивалась этим чувством, как наркотиком, еще более сильным, чем другие, одновременно наслаждаясь и яркими бликами на крыше обсерватории, и дымками паровоза, который словно из лесу выехал (она даже сперва приняла его за одну из своих опиумных галлюцинаций), и чистым воздухом (давненько она им не дышала!). Это ощущение было таким острым, что впервые за многие годы ей действительно захотелось заняться любовью. Гастон же, со своей стороны, вверялся своей спутнице так же бездумно, как только что вверялся лошади… Где она теперь, та лошадка? Он вверялся или думал, что вверяется, простоте, непритязательности, суровой повседневной жизни простых людей. Вот так они и шли под руку, и каждый из них обманывался на счет другого: Норма, внезапно воспылавшая к этому человеку всеми чувствами, какими ее наделила жизнь с мужчинами и далекое прошлое до мужчин; Гастон, повстречавший совсем новое существо, ничего общего не имеющее с теми женщинами, которых он знал раньше, — с его кузинами и приятельницами, с его матерью и Нелли.

Умереть? Ну, это мы еще поглядим; покончить с собой из-за Нелли он всегда успеет. Однако, для того, кто принял подобное решение, чрезвычайно важно следующее: умереть раньше той лошади. Многие тысячи лет животные умирают ради людей, так пора, черт возьми, кому-нибудь из нас умереть ради лошади. Какие реки крови животные пролили на этой земле! — уж Гастон-то, занимавшийся производством консервов, прекрасно знал, сколько крови содержится и в быке, и в корове, и в самом слабеньком, завалящем ягненке, — но никогда еще в честь этих миллионов несчастных созданий, погибших, сознательно или бессознательно, для того, чтобы накормить человечество (какая жестокость!), не погиб ни один человек, и будет только справедливо, если кто-нибудь, решившийся умереть, искупит эту вину, постаравшись покончить счеты с жизнью до убийства очередного животного. Когда же та лошадка пойдет под нож? Наверное, завтра на рассвете. Ночью их забивают только во времена голода. Значит, нужно убить себя так, чтобы наверняка умереть раньше, чтобы наверняка успеть возглавить мрачное сошествие лошадей в подземное царство, а именно, перед самой зарей, когда начинают петь петухи; придется поставить будильник часа на четыре утра. Четверть часа на то, чтобы проснуться — последний раз в жизни, еще четверть — на умывание и бритье, а уж потом… Но умереть из-за Нелли… нет, нет и нет! Он умрет из-за всего нечистого, лживого, из-за того, что нельзя ласкать искренне, без задней мысли, касаться без страха измены. Нет! Тощей лошадке останется еще четверть часа ожидания в очереди за другими клячами, пятнадцать минут, в течение которых она будет продвигаться вперед шаг за шагом, позабыв о двухдневном голоде и только спрашивая себя, на какой это зеленый лужок ведет дверь, что то и дело открывается, пропуская по десять лошадей зараз. Ну вот, опять она не успела, Оказавшись одиннадцатой! Зато теперь она первая. Обыкновенная лошадка, такая же, как другие, но один человек не посчитал возможным пережить ее и тем самым даровал ей бессмертие… Дверь снова открывается. И вот…