Лгунья

Взяв коктейль, мама присоединилась к взрослым, а я отправилась искать Филиппу. Всех нас, девочек, должны были сфотографировать вместе, и мне сказали подойти к остальным. Я застала их смеющимися и толкающими друг друга, а фотограф и мама Филиппы пытались их выстроить. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой красивой, в белом атласном платье, похожем на нежное облако. Мои мягкие светлые кудри были заколоты гребнями со стразами.

Вспоминая тот день, я хочу остановиться до того, как смешки, начавшиеся в противоположном конце, дошли до меня. До того, как я подошла к тесной группе девочек и спросила, уже улыбаясь и смеясь в предвкушении чего-то веселого, в чем хохма. Но я успела заметить, как Филиппа поспешно скомкала лист бумаги и запихнула его в свою крошечную сумочку.

Что-то в том, как смеялись мои подруги, буквально прикасаясь к губам пальцами в перчатках, в том, как они переглядывались между собой, но не смотрели на меня, заставило меня остановиться.

– В чем дело? – снова спросила я теперь уже напрямую у Филиппы.

Она не ответила. Тут что-то было не так. С подступившим к горлу сердцем я выхватила у Филиппы сумочку и вытащила из нее скомканный листок.

– Эй! – закричала Филиппа.

Я уронила ее сумочку на пол; вывалившийся из нее гигиенический тампон прокатился по ковру и остановился у моей ноги. И все сразу же затихли. Смотрели, как я разглаживаю газетную страницу. Это была вырезка из какого-то грязного таблоида.

Уилсон против Петерсена.

Он это делал или не делал?

Мне потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять, почему я вижу фотографию своего отца. Это был снимок анфас, который я уже видела у него на работе. Он висел в рамке на стене в коридоре.

Что делал или не делал мой папа? Я отвернулась от пытливых глаз и сдавленных смешков и прочитала про утверждение Ханны Уилсон о том, что мой отец якобы пытался неоднократно изнасиловать ее у нас дома, что он ее лапал, и дело зашло так далеко, что родным пришлось забирать ее обратно. Уилсоны предъявили иск на десятки миллионов.

Зал вокруг закружился. Он больше не был очаровательным и прекрасным, став гротескным. Какие-то дешевые декорации на сельской ярмарке, где музыка слишком громкая, а люди вальсируют, словно недалекие клоуны. Все снова смеялись, после того как кто-то подобрал с пола долбаный тампон Филиппы, и это уже больше никого не смущало.

Кто-то потянул меня за локоть, но я не могла двинуться с места. Я не могла читать дальше, потому что вырезка слишком сильно дрожала в руке.

– Клэр, милая!

Медленно обернувшись, я посмотрела на свою мать. Она была бледной как полотно, губы сжались в тонкую линию.

– Милая, идем домой!

Но я оказалась в плену хоровода; зал по-прежнему кружился, оркестр продолжал играть, клоуны по-прежнему танцевали, а хохот вокруг становился все громче и громче.

Выронив газетную вырезку, я безвольно последовала за матерью, с горящим от стыда лицом, не обращая внимания на горячие слезы, обжигающие глаза.

Странно, я начисто забыла, что Эрин Джонсон была там в тот день и смеялась над моим унижением мне в лицо.

* * *

Я расхаживаю по кухне, кусая заусенцы на пальцах, а Мия смотрит на меня со своего стульчика. Я облажалась. Наблюдая за страданиями Ханны, я успокоилась и расслабилась. Я потеряла столько времени, а теперь меня разоблачат. Что, если Эрин спросит у Ханны обо мне? Что, если Ханна расскажет ей, что я работала у Ван Кемпов, а Эрин знакома с ними? Что, если она вспомнит меня, как я вспомнила ее? Да нет, она не сможет связать меня нынешнюю – толстую, некрасивую, скучную домработницу Картеров – с девочкой, с которой когда-то училась вместе в школе. Я даже не выгляжу, как я. А если б я и была похожа на себя, этого определенно недостаточно, чтобы делать какие-либо заключения. Но лучше мне от всех этих рассуждений не становится. Мне очевидно, что единственное решение – это оторвать Эрин от Ханны.

Я хватаю сотовый и звоню Доминику. Он в баре, он меня не слышит, и ему приходится выйти на улицу. Я жду, пытаясь подобрать нужные слова. Когда он снова появляется на линии, я слышу на заднем плане шум машин.

– Привет, незнакомка, – говорит Доминик. С момента последней встречи он прислал мне две эсэмэски. На первую я не ответила, так как не знала, что сказать. В ответ на вторую я отправила туманные обещания как-нибудь встретиться.

Я говорю ему, что думала о нем, особенно о той ночи. Он смеется. «Чудесно, я тоже много о ней думаю».

– Ты где? – спрашивает Доминик. – Если хочешь, мы могли бы встретиться.

– Малыш, я хочу, но не могу. Должна быть в одном месте. Извини. Я по тебе скучаю. – Я морщусь. Не слишком ли это много? Не слишком ли быстро? Но тут он говорит, что тоже скучает по мне, и в его голосе звучит улыбка.

– Я хочу попросить тебя об одном одолжении, – выпаливаю я.

– Хорошо, о каком?

– Это глупость, но помоги мне, ладно?

– Конечно, вываливай.

– У тебя есть пропуск для прессы? Ну, если б ты захотел попасть на одно благотворительное мероприятие, только для приглашенных за большие деньги, то смог бы это сделать?