Лгунья

Ханна закрывает глаза и тотчас же снова их открывает.

– Я хочу вам кое-что рассказать. Я не говорила это никому с тех пор, как перебралась сюда. Но я должна знать, что вам можно доверять.

Я поражена тем, что Ханна может говорить подобные вещи с таким бесстрастным лицом.

– Конечно, – говорю я.

– Под этим фото есть хэштег. «Ханна Уилсон, помните ее?» Так вот, это моя девичья фамилия.

– Ну хорошо.

– О господи, это так сложно… Понимаете, я так и не сказала Харви об этом, сама не знаю почему, просто не сказала! А потом было уже слишком поздно. И его мать меня терпеть не может, что тоже не в кассу. Я говорила вам, что забеременела до того, как мы поженились; так вот, она считает, что я сделала это сознательно, чтобы захомутать ее сына.

– Ханна, я никак не возьму в толк, что вы хотите сказать. Начнем с самого начала. Ханна Уилсон. Ваша девичья фамилия.

Все это время я нежно покачивала Мию и теперь встаю, дабы убедиться в том, что она по-прежнему в тени. У меня за спиной Ханна передвигается на мое место.

– Я сама ее покачаю.

Она хватается за ручку и начинает качать коляску. Мне хочется сказать, что она качает ее слишком быстро, мне хочется попросить качать более плавно, но я этого не делаю. В настоящий момент ее ни в коем случае нельзя перебивать. Я просто подхожу к другому краю скамейки, сажусь и поправляю темные очки.

Что ж, Ханна Уилсон, давай выслушаем твою версию событий. Я вся внимание.

Глава 21

– Когда у меня спрашивают, как я стала флористом, – начинает Ханна, – я обычно отвечаю, что эта дорога была простой, в сочетании со случайностью и везением.

Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не закатить глаза. Вряд ли я сейчас вынесу еще одну лекцию о тюльпанах.

– Школьный аттестат в восемнадцать лет, – продолжает Ханна, – затем сразу же обучение, после чего я устроилась на работу в цветочный магазин в Торонто. Но понимаете – и никто этого про меня не знает, даже Харви, – мне отчаянно хотелось стать художницей. Я все время рисовала. Я надеялась поступить в художественное училище. У моих родителей есть небольшая ферма, и они полагали, что после окончания школы я буду работать у них. Мне удалось убедить их дать мне летом отдохнуть. Я хотела путешествовать, посмотреть мир, и больше всего хотела посмотреть знаменитые произведения искусства. Но для этого мне была нужна работа, а единственное, что я умела делать, не считая работы на ферме, это сидеть с ребенком после уроков. У моей матери был племянник, который женился на уроженке Нью-Йорка. Она обмолвилась ему о том, что я ищу работу няней, где-нибудь за границей. Не знаю, как они это устроили, но не успела я опомниться, как мне предложили работу няней на целый август в одной семье из Манхэттена. Я должна была присматривать за девятилетним мальчиком; меня обеспечивали жильем плюс небольшое жалованье.

Она останавливается, и это невыносимо. Но я ее не подгоняю – терпеливо жду. Сердце гулко колотится у меня в груди, и через целую вечность или даже две Ханна наконец возобновляет свой рассказ.

– Семейство показалось мне очаровательным. Они жили тут недалеко, за углом, на Парк-авеню, в огромной двухуровневой квартире. Я никогда не видела ничего подобного. Мать была очень добра… – Какое-то мгновение мне хочется хорошенько ей врезать. «Не смей говорить о моей матери!» Ханна продолжает: – Отец был невысокий лысеющий мужчина с красным лицом, всегда державший жену за руку.

«Совсем как Харви».

– Джон, их мальчик, был милым, очень симпатичным для ребенка его лет – с темными вьющимися волосами, худым бледным лицом и голубыми глазами. Он был очаровательным мальчиком, дружелюбным, покладистым. Но я была слишком молодой, слишком неопытной, слишком робкой. Я пугалась всего: шума, толпы людей на улицах, воздуха, такого спертого и душного, что я постоянно задыхалась. Я боялась выйти из квартиры, боялась потеряться, боялась, что не смогу сесть в метро и не буду знать, на каком автобусе ехать. Мне казалось гораздо проще отложить свое большое приключение до тех пор, пока я не встану на ноги, до следующего дня – ну, максимум до следующей недели.

Ханна трет ладонью лоб, словно у нее разболелась голова.

– Однажды ночью я проснулась, вскоре после своего приезда. Было темно – непроницаемый мрак. Одеяло сползло с меня – по крайней мере я так подумала, – а ночная рубашка была задрана до талии, открывая лобковые волосы. И тут я услышала это. Звуки, которые он издавал. Частые шумные вдохи и выдохи, снова и снова. Это был он, отец; он сидел в кресле рядом с кроватью, так близко, что я смогла бы дотронуться до него рукой. Я была такой робкой и неопытной, что просто не поняла, что он делает. Я подумала, что, наверное, меня ждут; у меня в голове звучали наставления моей матери: «Будь вежливой, всегда говори “пожалуйста” и “спасибо”. Я бы не хотела, чтобы моя дочь была грубой и неблагодарной по отношению к тем, у кого работает».