В одном отношении базар в Уанкайо показался нам необыкновенным. Он был на редкость тихий и спокойный. Особенно та его часть, где продавали шляпы. Элен, ничуть не смущаясь тем, что в своих выцветших шортах она выглядит отнюдь не модной дамой, заинтересовалась фасонами шляп в Уанкайо не менее живо, чем две стоявшие рядом с ней босоногие индейские модницы. В своих широких юбках цвета подсолнуха вперемежку с пунцовым и шелковых блузках — явно разряженные в пух и прах — они выбирали шляпы так же напряженно и сосредоточенно, как любая светская дама на Пятой Авеню. И точно так же, как эта дама, никак не могли решить, на какой из сотен шляп остановить свой выбор. Они примеряли их все подряд: старинные, точно с полотен Ренуара, с лентами из тафты, котелки с мелкими донышками, соломенные береты цвета бледного золота — и тщательно следили за тем, чтобы шляпы хорошо сидели на голове, и это было особенно смешно, потому что они вообще никак не могли сидеть. И в конце концов, точно так же как многие светские дамы с Пятой Авеню, они ушли, так ничего и не купив.
Всю ночь мы пытались обмять наши новые матрасы, чтобы на них удобно было лежать, а с рассветом отправились в путь: нужно было проехать сто пятьдесят миль до Аякучо еще до наступления сумерек. Дорога не зря была сделана односторонней. Это был опаснейший выступ, выбитый на склоне глубокого ущелья, и извивался он высоко над рекой Мантаро — молочно-бирюзовой полоской клокочущей пены в котловине многоцветных скал. Спускаясь в зеленые долины, устало взбираясь на высоты, где парят орлы, «Черепаха» ползла по направлению к Куско через Аякучо, Андауайлас и Абанкай — города, расставленные вдоль центральной магистрали так же пунктуально, как гостиницы древних инков.
В стороне от главного шоссе расположился город Писак. Как почти всякая деревня, он шесть дней спал, а на седьмой, в воскресенье, зашевелился и стал готовиться к воскресному утреннему базару. По извилистой грунтовой дороге сплошной вереницей шли индейцы; те, кто побогаче, везли свой товар на осликах или ламах, но по большей части дело обходилось без вьючных животных. В нескольких милях от Писака мы нагнали индейца, который тащил не более и не менее как жезл с серебряным набалдашником. На голове у него красовалась красная шляпа, напоминавшая покрытую войлоком салатницу. На нем был традиционный плащ с яркими полосами, а черные штаны до колен с разрезами длиной в несколько дюймов с каждой стороны напоминали одежду индейцев из города Касальтенанго в Гватемале. Мы поняли, что это вождь племени, и спросили, не хочет ли он прокатиться с нами до Писана.
Мы не знали языка кечуа, а он не говорил по-испански, но мы постарались объяснить ему наше приглашение жестами. Он кивнул головой, под длинными косматыми волосами, свисавшими с его верхней губы, мелькнула улыбка, и он очень ловко влез в машину. Дина встретила его не слишком приветливо, да и мы были бы менее гостеприимны, если бы знали, что кислый запах несвежей чичи окажется таким стойким. «Черепаха» подпрыгивала по крутому спуску к городу, а наш гость сидел горделиво выпрямившись, сжимая в руках свой символ власти и тщетно пытаясь удержать на голове сваливающуюся шляпу и одновременно сохранить свое достоинство.
На базаре в Писаке в отличие от базара в Уанкайо не было отдельных палаток. Торговцы сидели на площади у развалин старой церкви как попало, прямо на земле, разложив перед собой товар. Особенно оживленно было там, где торговали лекарствами; тут стояло штук пятьдесят маленьких полотняных мешочков, наполовину открытых и наполненных всевозможными травами, толченым стеклом, обрывками кож и тканей. В стороне стояли пузатые мешки с сушеными утробными плодами ламы. Для ипохондриков из числа пациентов пожилой женщины-врача тут можно было найти самые простые средства, не вредные и не полезные, — розовые и голубые сахарные леденцы в форме сердечек и ромбиков.
В тот же день к вечеру мы покинули Писак. Но когда до Куско оставалось всего восемь миль, раздался зловещий треск ломающейся стали, колеса застопорили, и нас со всего размаху бросило на ветровое стекло. Ошеломленный, я заполз под машину и снял кожух заднего моста. Остатки главной передачи лежали кучкой металлических обломков. Я убрал все куски, какие мог, и отъединил задний мост. Так на одних только ведущих передних колесах мы и приковыляли в Куско.
Я был совершенно сбит с толку. Обычно в таких случаях визг металла предупреждает водителя о том, что в машине что-то разладилось; кроме того, смазки было вполне достаточно и мост ничуть не нагрелся. Ну просто никаких причин не было ему ломаться. И я с тревогой понял, что ответ может быть только один — усталость металла. Впереди еще целых пять тысяч миль, а верная «Черепаха» уже начала уставать.