Лягушки

«Придётся, видимо, придумывать или создавать необходимость, – расстроился Ковригин. – И нет ведь у неё во мне особой нужды. Просто я, в качестве взволнованного кавалера и обожателя, буду приравнен ею к показу нового наряда или украшения. А мне она непременно напомнит о том, что, если бы не её подтверждение авторства пьесы, меня бы в приличный синежтурский круг не допустили бы и за десять вёрст…» Впрочем, что было дуться на Натали? Ведь действительно она его сегодня поддержала и, возможно, уберегла от конфуза. Хотя для юристов, в случае козней Блинова, это подтверждение никакой силы иметь не будет. Ни черновика, ни машинописного варианта у него нет. Была бы у него старенькая машинка, он дня за три напечатал бы текст пьесы. Вспомнил его теперь слово в слово. Впрочем, ну и что? Специалисты в минуту определили бы год выпуска бумаги, и т. д., и т. п., и показали бы ему кукиш.

– Какая красотища! Какой дворец! – услышал он голос Древесновой. – И всё это для неё одной!

В первых словах Древесновой ощутимо было искреннее восхищение архитектурными красотами (или их богатством), в последних же словах прозвучала досада. «А между тем, – подумал Ковригин, – Древеснову провезли по подъемному мосту в „мерседесе“, а Хмелёва дрожала на полу прохода в автобусе…»

– И для кого же одной? – спросила Свиридова.

– Не важно, для кого… – сказала Древеснова, похоже, с состраданием к самой себе.

– Девушка, – строго произнесла Свиридова, – прочитай, если ещё не читала и в кино не видела, пьесу Александра Николаевича Островского «Таланты и поклонники», там обо всём написано. И если не умеешь прыгать с шестом, не прыгай, научись сначала разбегаться.

«Ну да, наша Натали, – вспомнилось Ковригину, – в юные годы занималась легкой атлетикой, и это меня, между прочим, умиляло, правда, барышни в ту пору с шестами не прыгали…»

– Да что вы, милая наша Наталья Борисовна, – быстро заговорила Древеснова, – великолепная наша Наталья Борисовна, огорчительно, если я дала вам повод понять меня неверно, я – неуклюжая и глупая, но я не собираюсь куда-либо вспрыгивать или упрыгивать, для меня и так знакомство с вами – важнейшее событие в жизни, а уж то, что на меня обратила внимание одна из самых великих актрис современности, это немыслимое счастье. Мы, возможно, не увидимся с вами больше, вам не до того, но если я отправлю вам письмо, вы ответите мне хоть строчкой?

– Ладно, ладно, – благодушно произнесла Свиридова. Она, похоже, рукой произвела движение, будто в намерении погладить русую головку, приголубить простодушную провинциалку, но не погладила и не приголубила. – Успокойся. Отвечу строчкой. И надеюсь, встретимся. Буду следить за тобой. В ножки поклонись этому дяденьке.

– Ой! Ой! – захлопала в ладоши Древеснова. – А уж к Александру Андреевичу я и обратиться не смею.

– Ножки обычно принадлежат женщинам, – сухо сказал Ковригин. – Я не из их числа.

«Растаяла Натали! – подумал он. – Любят на театрах лесть-то. Есть там свои гении лести… Однако. Вспрыгнуть или упрыгать… Прыгали на его глазах… Многие прыгали…» А эта Древеснова не обязательно присутствовала вчера в шахматном отсеке ресторана «Лягушки», а потом и повела к болоту № 18 господина в чалме. С балкона и вооруженным линзами бинокля глазом он приписал дебютантку к обслуживающему персоналу заведения месье Жакоба, но, скорее всего, напрасно. А двери прибывших к парадному входу иномарок уже открывались исполнительными прислужниками предполагаемого мецената и спонсора. К удивлению Ковригина, ни одного бритоголового среди них не было. «А эллин-то наш со свирелью, – обеспокоился вдруг Ковригин. – Он-то как? Проник сюда или нет? Одолел ли преграды и заставы и, если одолел, то каким образом? Кардиганов-Амазонкин-то, по всей вероятности, провалил свою секретную миссию. Или лишь смиренно прикинулся разоблачённым, сам же будет пробираться на дружескую беседу подземными ходами со стороны реки?»